Роковое совпадение

В кабинете пахнет лимонами, как и в основной части церкви. Мама Натаниэля говорила, что так происходит оттого, что большинство женщин готовы натирать скамьи до блеска, поэтому он решил, что скорее всего эти женщины были и в кабинете и все здесь начистили. Однако тут нет скамеек, только ряды книг. На корешках книг оттиснуто столько букв, что у Натаниэля начинает кружиться голова, когда он пытается их разглядеть. Он обращает внимание на висящую на стене картину — мужчина на белом жеребце пронзает дракона в самое сердце.

Возможно, драконы не поместились на ковчеге, именно поэтому их больше никто не видел.

— Святой Георгий был очень храбрым, — раздался голос за его спиной, и Натаниэль понимает, что он в кабинете не один. — А ты? — с медленной улыбкой произносит священник. — Ты тоже храбрый?

Если бы Нина была его женой, он сидел бы в первом ряду. Он не спускал бы с нее глаз с того момента, как она вошла в зал суда, он дал бы ей знать: что бы ни произошло, он здесь ради нее. К нему не понадобилось бы посылать домой человека, который бы разжевал результат предварительного слушания.

К тому времени как Калеб открывает дверь, Патрик вне себя от злости на Фроста.

— Ее выпускают под залог, — без предисловий начинает он. — Ты должен выписать в суд чек на десять тысяч долларов. — Он окидывает Калеба взглядом с ног до головы, руки он держит в карманах куртки. — Думаю, с этим ты справишься. Или ты собираешься дважды за сегодняшний день бросить свою жену в беде?

— Именно это она и сделала, — парирует Калеб. — Я не мог прийти. Не с кем было оставить Натаниэля.

— Ерунда! Мог бы попросить меня. Кстати, я присмотрю за ним, а ты поезжай и забери Нину. Она ждет.

— Я никуда не поеду, — отвечает Калеб и не успевает и глазом моргнуть, как Патрик припечатывает его к дверному косяку.

— Что с тобой, черт побери? — стиснув зубы, спрашивает он. — Ты ей нужен.

Калеб, который выше и сильнее, отталкивает Патрика. Сжимает кулак — и Патрик летит на живую изгородь на тропинке.

— Не смей указывать, что нужно моей жене!

В глубине дома раздается детский голосок, зовущий папу. Калеб поворачивается и уходит, закрыв за собою дверь.

Патрик, распластавшись на кустах, пытается перевести дух. Медленно поднимается, стряхивая листья с одежды. И что ему теперь делать? Он не может оставить Нину в тюрьме, но у него нет денег, чтобы внести за нее залог.

Неожиданно дверь дома открывается. На пороге с чеком в руке стоит Калеб. Патрик берет чек, Калеб кивает в знак благодарности. Оба молчат о том, что всего минуту назад готовы были поубивать друг друга. Это способ просить прощения, уговор, заключенный во имя женщины, которая вывела из равновесия жизни обоих мужчин.

Я уже готова высказать Калебу все, что думаю о том, что он не пришел на слушание, но это может подождать — сначала я крепко прижму к себе Натаниэля, чтобы он чуть ли не слился со мной. Я суетливо жду, пока помощник шерифа отопрет камеру и выведет меня в приемную департамента. Там я вижу знакомое лицо, но не то.

— Я внес залог, — говорит Патрик. — Калеб выписал мне чек.

— Он… — начинаю я, а потом вспоминаю, кто передо мной стоит. Хоть это и Патрик, но все же… Я удивленно смотрю на него, а он ведет меня к служебному входу, чтобы избежать внимания прессы. — Он действительно умер? Ты клянешься, что он мертв?

Патрик хватает меня за руку и разворачивает к себе.

— Прекрати! — Боль сковывает его лицо. — Нина, пожалуйста, прекрати!

Он знает, конечно, он знает. Это же Патрик. В некотором роде я испытываю облегчение: больше не нужно притворяться, наконец‑то появилась возможность поговорить с человеком, который тебя поймет. Он выводит меня через служебный вход и усаживает в свой «Форд–Таурус». На стоянке много фургончиков прессы; спутниковые тарелки, словно невиданные птицы, сидят на крышах. Патрик швыряет мне на колени что‑то тяжелое — толстый экземпляр «Бостон Глоуб».

«НАД ЗАКОНОМ», — гласит заголовок. И подзаголовок: «В Мэне застрелен священник. Библейское правосудие окружного прокурора». И цветное фото, когда меня схватили Патрик и судебные приставы. В правом углу снимка в луже собственной крови лежит отец Шишинский. Я с трудом различаю зернистый профиль Патрика.

— Ты знаменитость, — негромко говорю я.

Патрик молчит. Он смотрит на дорогу, сосредоточившись на том, что впереди.

Раньше я могла говорить с ним обо всем. Мой поступок не мог ничего изменить. Но когда я смотрю в окно, то вижу все в ином свете: по улице бегут двуногие кошки, на подъездных дорогах кружатся цыгане, в двери стучатся зомби. Почему‑то я забыла о Хеллоуине — сегодня все не те, какими были еще вчера.

— Патрик… — начинаю я.

Он обрывает меня и качает головой:

— Нина, достаточно уже. Каждый раз, когда я думаю о том, что ты наделала, я вспоминаю ту ночь в «Текиле–пересмешнике». Вспоминаю свои слова.

«Таких людей нужно отстреливать». До этого мгновения я не вспоминала его слова. Или вспоминала? Я тянусь через сиденье к плечу Патрика, чтобы успокоить его — это не твоя ошибка! — но он уклоняется.

— Что бы ты там ни подумал, ты ошибаешься. Я…