Роковое зелье

– Что ж мне, в отхожее место ребеночка рожать? – грубо спросила Екатерина – и злорадно хмыкнула, увидав, как перекосило отца, никак не ожидавшего от своей изнеженной, манерной дочери этаких словечек. – Или бабку найдешь надежную – такую, чтоб помалкивала о позоре княжеской дочери?

– Балда ты балдовина, – покачал головой отец. – Самое бы лучшее – до тех пор тебя охаживать вожжами по голой заднице, пока ублюдка не скинешь. Уж и не знаю, почему не кликну Стельку. Ты хоть понимаешь, что сама себе жизнь изломала? Понимаешь или нет? Миллесимо – теперь нуль без палочки. После того, как из-за его дурости дело чуть ли до драки не дошло, на нем крест не только Вратислав, но и все австрияки поставили. Вернется в Вену – думаешь, будет там при императорском дворе блистать? Как бы не так! Зашлют его в родовое имение, и будет там твой рыжий-пегий винищем от злости наливаться, горюя о загубленной карьере. Охота с таким человеком вязаться, в глуши богемской себя хоронить, когда у ног твоих весь мир мог бы лежать-полеживать?

– Ну, батюшка, теперь делать нечего, так или нет? – зло бросила Екатерина, пытаясь подняться, но головокружение тотчас вынудило ее снова сесть. – Либо мне плод вытравливать, либо ублюдка рожать, либо тебе с Вратиславом мириться, а мне – замуж за Миллесимо идти. Вот и выбирай, что лучше.

Она ожидала новой вспышки отцовского гнева, однако голос его звучал на удивление спокойно.

– Ты, гляжу, только до трех считать умеешь, – проговорил Алексей Григорьевич. – А жаль. Это ведь только в сказках у богатыря три дороги: направо пойти – убиту быти, налево пойти – коня потеряти, прямо пойти – обратной дороги не обрести. А на самом деле всегда есть четвертый путь.

– Это какой же? – подозрительно спросила Екатерина.

– Да такой. Прямо с этого места, с росстаней, воротиться назад – туда, откуда пустился в странствие. И сделать вид, что никуда не ездил вовсе. Кумекаешь?

Княжна Екатерина долго смотрела в темные, живые глаза отца, размышляя, правильно ли поняла его. Наверное, правильно, однако как же он себе это мыслит: сделать вид, будто ничего не произошло? Екатерина хмыкнула. Для нее давно были прозрачны отцовские намерения: толкнуть ее в постель к мальчишке-государю, которому после такой оказии ничего не останется, как жениться на соблазненной им девушке. И Екатерина, право слово, порою приходила в такую ярость от его заметной холодности и слишком явной увлеченности этой деревенщиной, Дашкой Воронихиной, что и впрямь была бы готова его соблазнить. Только вот в чем загвоздка: император нипочем не поверит, что был у нее первым. И правильно сделает. Никто на его месте не поверил бы!

– Ты, батюшка, небось позабыл, что с девкою бывает, когда она в первый раз к мужчине в постель ложится? – спросила она с той же грубой откровенностью, немыслимой в разговоре с отцом еще в самое недавнее время, но вполне естественной теперь.

Да, время недомолвок между ними прошло. Теперь они – как два воина, которые стоят спина к спине и прикрывают друг друга в битве. Полягут замертво – так оба. Ну а ежели повезет, то победят – тоже вдвоем.

– Девства потерянного мне ни за какие деньги не вернуть. А рисковать, надеясь, что он ничего не заметит, – глупо, глупее некуда. Чай, он уже стольких девок распочал, что не проведешь на мякине-то.

– На мякине, девонька, только старого воробья не проведешь, – усмехнулся отец. – А такого-то желторотого птенца – очень даже запросто. Напоить покрепче, а потом… сама знаешь, ночью все кошки серы. И ежели мужик видит поутру в своей постели бабенку, разве может он усомниться, что именно с нею всю-то ноченьку кохался-миловался, а не с какой-то другой?

– Надо еще, чтобы та, другая, согласилась, – протянула задумчиво Екатерина. – Чтоб согласилась и чтоб целая была, да еще чтоб глянулась ему.

– Чтоб целая и чтоб ему по нраву – такая у нас есть, ты ее хорошо знаешь, – деловито молвил князь. – А вот насчет согласия ее – тут дело посложнее будет. Не сомневаюсь, предложишь ей это – потом стонов-воплей не оберешься. Ни за какие коврижки не согласится! Кабы с ней так вышло, как со Стелькою: и отказу ни в чем не дает, и не помнит ничего, что было. Кабы нам такого зелья раздобыть, коим Стельку опаивали!

Екатерина так и вонзила зрачки в глаза отца. Откуда, откуда это ощущение, что он знает, кто опоил Стельку? Нет, это совесть нечистая будоражит, а отцу правды нипочем не узнать.

Однако не зря говорят про Алексея Григорьевича: в его-де голове хитрости на десятерых хватит. Если так… если так, надо воспользоваться случаем и прояснить один вопрос, который давно тревожит Екатерину. Вот уже целый месяц, а то и поболее – с того самого дня, как на лесной дороге на карету Долгоруких напали грабители.

Екатерина облизнула губы, набираясь храбрости.

– Батюшка… – Голос невинный-невинный, что у девицы-белицы[28]. – Батюшка, помнишь ли, мы как-то в деревне были на крестьянской свадьбе? Женихова брата звали, кажется, Ксаверий. Этакий веселый, разбитной мужик, борода будто у старика, даром что молодой еще. Не помнишь ли, где он теперь, что с ним?