Роковой бриллиант дома Романовых (Курьер царицы)

Керенский, едва сознавая, что он делает, срывает с себя френч и бросается в соседнюю комнату. Он открывает другую дверь. Там лежит женское платье: пальто, шапочки и шляпы секретарш. Ему приходит в голову спасительная мысль; он забывает о своем прошлом, и паника овладевает им.

Он переодевается женщиной.

Он выбегает. Никто не обращает на него внимания.

Достаточно много женщин мечется сегодня без толку!

Незамеченный, он покидает дворец и скрывается за город.

Керенский исчезает.

А кто расплачивается кровью за его бегство? Кто борется до последнего издыхания за представителя буржуазного правительства?

О, вы храбрые, нечеловечески храбрые русские девушки! Глядите! Ряды мальчиков поредели! Последние офицеры пали! Большевики надвигаются со всех сторон, угрожают подступам к дворцу! Но там! на каменных лестницах! Позади колонн! В туман и снежную бурю! Позади мешков с песком! Позади баррикад! В зимнюю ночь и стужу!

Там девушки батальона смерти!

— Мы не уйдем! Мы будем бороться! — кричит командирша. Даже обезумевшие от борьбы и крови нападающие с изумлением и не без страха наблюдают за мелькающими амазонками. Командирша рядом со знаменосицей стреляет с колена. И рядом с нею, под ней, за ней, — о! девушки Петрограда! Три раза большевики шли на приступ и три раза им пришлось отступить перед метким огнем женщин. Тут появился Борис Яковлев. Он вне себя от бешенства. Ему предстоит лишиться славы первому вступить в укрепленный замок тирании! Он стоит в передней линии.

Большевик Советский, четыре недели тому назад покинувший свою войсковую часть на германском фронте, медленно и внимательно целится в командиршу женского батальона, которая при свете факелов моментами ясно видна в своем белом платье. Яковлев вышибает у Советского винтовку из рук.

Советский ругается:

— Товарищ! Ведь я так чудно взял ее на мушку! Ты с ума сошел?

— Тебя очень прельщает подстреливать женщин?! — отвечает Яковлев, глядя на ухмыляющееся лицо Советского. Сквозь полураскрытые губы он видит его гнилые зубы.

— Да, — отвечает Советский, — юнкерских баб… Буржуазных баб… Да… баб.

Брови Бориса Яковлева нахмурились и сдвинулись над переносицей.

— Прекратить огонь! — неожиданно кричит он. Он видит белое платье. Он видит лилейно-белое платье невинности и любви посреди смерти и разрушения. Ужас охватывает его. Словно удар молота, его мозг прорезывает ужасная мысль: если только не случится чуда, Александра не уйдет живой отсюда. Но мысль о том, что она может умереть, приводит его в дрожь. Он никогда не переставал любить ее. Каждое дело, каждую жертву он совершал и приносил во имя ее. Быть может, потому, что без любви неоткуда зародиться силе. А теперь стоит он в то время, как залпы недовольно прекращаются и медленно наступает мертвая тишина, и смотрит на ту сторону площади, и слушает, нельзя ли разобрать что-нибудь в гуле голосов там, напротив. Женщины последовали его примеру. Огонь прекратился.

Он подзывает к себе своего старого друга Калинского. Тот был прапорщиком на фронте.

— Лева, тебе не противно от мысли, что приходится сражаться с женщинами?

— Они сами хотят этого, Борис. Милосердие сейчас неуместно.

— У тебя есть сестра, Лева?

— Да, в Сибири.

Борис кусает губы.

— Всегда одно и то же! И все-таки, Лева, я прошу тебя послушаться меня. Ступай туда, к женщинам! Предложи им свободное отступление, при условии, что они немедленно положат оружие.

— Хорошо, товарищ!

Лев Калинский знает историю Бориса Яковлева. Знает и об Александре. Но в этот момент он считает человечность предательством своему делу. Все равно. По приказанию Яковлева наскоро импровизируют белый флаг. С развевающимся белым флагом в высоко поднятой руке Калинский проходит через площадь. Становится совершенно темно. Там, напротив, над Зимним дворцом, ночь лежит, жуткая и таинственная. Свет факелов борется с темнотой.

Калинский достигает решетки.

— Стой! Кто там? — раздается звонкий девичий голос.

— По поручению революционного комитета! — говорит Калинский, стараясь подавить глубокое волнение в то время, как бледное невыспавшееся лицо с большими выразительными глазами смотрит на него.

— Ведите меня к командирше!

Еще две женщины окружают парламентера. Его ведут сквозь линию заграждений. Там наспех вырыт окоп. При свете факелов в нем видны женщины. Калинского охватывает чувство тошноты. "Так вот кто они, наши последние храбрые противники". Его ведут во второй двор. Приходится перелезать через баррикады, мешки с землей скользят под ногами.

Теперь освещенная электрическими лампами и смоляными факелами, свет которых беспокойно колеблется ветром, перед ним стоит Александра.

Он молча наблюдает за ней. Его взгляд рассеянно останавливается на патронташах, прикрывающих белый шелк.

— А, Калинский! — восклицает Александра. — Это вы! Мы знаем друг друга еще по лучшим временам.

Он кивает головой.

— Вы не были прекраснее… Даже может быть для избранных… Не для тех, которые видели язвы России.

— Мы все видели, но относительно средств излечить нашу родину — наши мнения расходятся.

Только теперь в тусклом свете он видит, что она носит левую руку на перевязи.