Роковой клад

То, с чем он столкнулся в совхозе «Заветы Ильича», вызвало поначалу недоумение и сумятицу в душе.

Пробираясь мимо свешивающихся сапог и портянок на своё место, Павел вспомнил полные ненависти глаза раскулаченного бородача, у которого из рук пытались вырвать ребёнка. Жена бедняги после того, как у семьи в пользу образованной коммуны отписали всё: дом, землю, скот, – тронулась умом, ползала на четвереньках в грязи, повторяя то и дело «Недалече… за лесочком… на пригорочке крутом…»

Хозяина семейства ждала дорога дальняя, и плачущий на его руках ребёнок казался единственным, что ещё оставалось у него. «Не отдам, ироды! Не отдам, антихристы! – рычал он, отпинываясь от окруживших его коммунаров. – Не получите, мракобесы!»

Всё решил удар рукоятью нагана по затылку. Бородач рухнул ничком, намертво придавив огромным телом младенца, плач которого мгновенно прекратился. Павел тотчас кинулся спасать ребёнка, но его резко остановили: «О кулацком семени печёшься, тысячник?! Негоже! Тебя не затем сюда прислали. Плюнь и разотри!»

Той же ночью в пятистенной избе, утирая редкие слёзы на щеках, он твердил себе: «Это неизбежные перегибы, без этого нельзя… Скоро наступит облегчение, вот построим… лучшую жизнь… И всё сразу же будет по-другому! Обязательно будет… Надо лишь немного потерпеть».

Чуть позже он усвоил, что кулак – потому и кулак, что сделан из другого теста. Пытаться перевоспитывать его бесполезно, новых революционных идей хозяйствования он никогда не поймёт. Пока жив – будет мёртвой хваткой держаться за свой скарб. Поскольку прикипел – не отодрать. Значит, не стоит и пытаться. Бессмысленно!

Раскулачивать и точка! И весь разговор!

Небо над Коротково напомнило застиранное платье, которое частенько надевала когда-то его мать. Ей уж точно было не до шевиота с крепдешином: надо было как-то кормить четырёх подрастающих пацанов, пока муж мотался машинистом по городам и весям.

Одноэтажное обшарпанное здание с вывеской «станция КОРОТКОВО Уральской железной дороги» навевало такую тоску, что хотелось тут же запрыгнуть в набиравший скорость поезд и ехать дальше. Однако едва состав скрылся из виду, тёплый августовский ветер принёс откуда-то с полей запах медуницы и скошенного клевера, и на душе у Павла потеплело: запах напомнил о детстве.

Кныш не представлял, куда идти, поэтому, несколько раз втянув ноздрями воздух, взвалил на плечо вещмешок, и направился вслед за двумя мужиками, надеясь догнать их и спросить дорогу до Огурдино.

Неожиданно мужики ринулись в стороны. Павел увидел кобылу, которая неслась прямо на него. Всё произошло так быстро, что он не успел отскочить. Кобыла приняла чуть в сторону и замерла как вкопанная. Павел разглядел за ней накренившуюся телегу, а в ней рыжего кудрявого паренька, с трудом остановившего свой «транспорт».

– Ты, что ль, сорокатысячник будешь?

– Двадцатипяти… – собрался исправить его Павел, но рыжий в карман за словом лезть не стал:

– А по мне хоть миллионник, – перебил он, кивая на телегу. – Бросай своё барахло и поехали. Сегодня до Огурдино больше транваев не будет.

Подпрыгивая на ухабах, Павел сидел спиной к рыжему, и наблюдал, как люди возвращались с работы, шли гуськом вдоль редких кустарников и тополей, мимо заборов и домиков с жёлто-зелёными ставнями, мимо аптеки, читальни, кредитного сельскохозяйственного товарищества, парикмахерской «Лаванда».

«Везде люди живут, – думал Павел, словно утешая себя. – Тоже расстаются, ссорятся, мирятся… Районный центр Коротково – конечно, не Свердловск, по улицам которого он вчера ещё расхаживал как чинный горожанин, но всё же… Парикмахерская, аптека – уже неплохо!»

– Меня, кстати, Карпом кличут, – представился рыжий на одном из поворотов. – Ты не смотри, что я на двадцать выгляжу, тридцатник, считай, отметил, вообще-то состою в правлении…

– Я бы и двадцать не рискнул дать, – честно признался Павел, не поворачивая головы. Равнодушно глядя, как районный город постепенно превращается в деревню: вывесок становилось всё меньше, домики сменялись хатами, – он поинтересовался:

– Далеко ещё до Огурдино?

– Версты три, не меньше, и всё лесом, – сообщил Карп. – Но нам, похоже, скучать не придётся.

– Это ещё почему?

– По кочану! Нашему, огурдинскому, – неожиданно сострил повеселевший кучер. – Глянь, какая краля слева по курсу чапает! Вот везуха-то! Никак Варька, бестия чепцовская… Мужика-то у неё посадили, сам бог велел подвезти, как считаешь?

Обернувшись, Павел увидел женский силуэт. В первый миг ему показалось, что Оксана одумалась, сменила гнев на милость, каким-то чудом переместилась в эти края, переоделась в деревенский сарафан, подпоясалась гашником[2], упрятала в платок свои белокурые волосы, и в таком виде попалась им по дороге. Однако, приглядевшись, он понял, что это не Оксана.

Точная её копия, возможно, даже лучше.

Пока он пребывал в недолгом замешательстве, рыжий начал поворачивать ситуацию по-своему, без церемоний:

– Какими судьбами, Варвара?

– Будто сам не знаешь! – огрызнулась женщина неприветливо, мельком взглянув на Павла, который про себя хмыкнул: «Нет, точно не Оксана!»