Роковой мужчина

— Это случилось на третьем семестре моей учебы в Кембридже. Мне тогда было всего лишь семнадцать, и я был полон решимости во что бы то ни стало добиться успеха. То, что я оказался в Кембридже, было для меня настоящим чудом — попасть в один из лучших университетов Британии… Мой отец не мог позволить себе оплачивать мое обучение, однако у меня нашлись благодетели, Эндрю Дансмур и его жена, которые каждый год гостили в Шотландии у ее родителей. Наша семья была с ними в дальнем родстве. Это были добрые и щедрые люди, и они приняли немалое участие в моей судьбе. Видишь ли, собственных детей у них не было.

Когда мне исполнилось шестнадцать, супруги Дансмур пригласили меня поселиться вместе с ними вот в этом самом доме, что я и сделал с благословения родителей. Они, я имею в виду отца и мать, видели в этом соглашении одни только преимущества и ни одного недостатка. Во всяком случае, когда на следующий год Дансмуры записали меня в Кембридж, отец пришел в небывалый восторг. И я тоже.

Мэйтленд сухо рассмеялся.

— На деле все оказалось совсем не так, как я ожидал. Всю жизнь меня учили добиваться совершенства во всем. Отец всегда твердил, что для людей нашего круга образование — ключ к успеху. Я считал своим долгом перед родителями и четой Дансмур учиться отменно и старательно. К сожалению, юноши, с которыми я вместе учился в Кембридже, жили по иным правилам. Они поступили в университет для того, чтобы наслаждаться жизнью, а потому развлекались вовсю — вино, карты, женщины и прочие светские удовольствия. Им наплевать было, что их могут исключить, и некоторых и вправду исключили. У них всегда была под рукой надежная опора — деньги, связи и все такое прочее. Среди них я был чужаком. По правде говоря, я и сам себе немало навредил. Среди соучеников я держался особняком и всячески подчеркивал свои высокие моральные принципы.

Он о многом недоговаривал, но заполнить эти пробелы было легко. Юноша из скромной небогатой семьи оказался вдруг в окружении сверстников, привыкших к своему богатству и знатности. С первой минуты он должен был ощущать себя среди них чужаком, а уж когда отказался присоединиться к остальным в «светских удовольствиях», его попросту исключили из тесного круга студенческого братства и он остался в гордом одиночестве. Молодые люди, о которых говорил Мэйтленд, вполне могли быть похожими на ее собственных братьев. Они вовсе не были намеренно жестокими, просто безразличными, а это наихудшая разновидность жестокости.

Мэйтленд молчал, неотрывно глядя на свой бокал, словно это был магический кристалл, который показывает не будущее, а прошлое.

— И однако же, — негромко продолжил он, — как бы ни куражились эти мальчики, а они все и впрямь были еще мальчиками, они строго соблюдали законы чести. Всякий, кто нарушил эти законы, почитался недостойным даже презрения, и относились к нему соответственно.

— И ты нарушил эти законы? — негромко спросила Розамунда.

— Нет, но мои соученики решили, что нарушил. Дело в том, что у студентов начали пропадать деньги: мелкие суммы, драгоценные безделушки и прочее. Один из юношей, Мидлер, взялся, никому не сказав, устроить вору ловушку. В нее попались двое, я и еще один студент. Оба мы, один за другим, заходили в комнату Мид-лера, оба знали, что он только что получил от отца солидную сумму. Излишне говорить, что деньги пропали… и вором, конечно же, должен был быть один из нас.

— Зачем ты заходил в комнату Мидлера?

— В начале семестра я одолжил ему книгу и хотел ее забрать. Что до второго юноши, Фрэнка Степлтона, они с Мидлером часто заходили в комнаты друг к другу. Они были приятелями.

Розамунда коротко кивнула, прекрасно зная, что он скажет дальше.

— Думаю, ты и так догадаешься, кого обвинили в краже, — продолжал Мэйтленд. — Как я уже раньше сказал, я был чужаком в этом тесном кругу. Меня-то и решили примерно наказать.

— Тебя избили?

— О нет, что ты, никаких варварских методов. Мне просто было велено покинуть Кембридж и никогда более туда не возвращаться. На это я ответил, что покину Кембридж тогда и только тогда, когда сам сочту это нужным. И тогда мне объявили бойкот.

— Господи!

— Впрочем, это продолжалось недолго, я ведь знал, что вором должен быть Фрэнк Степлтон, а потому принялся искать доказательства его вины. Можно сказать, что это было первое мое дело. — Мэйтленд криво усмехнулся, но так и не дождался ответной улыбки Розамунды и выразительно пожал плечами. — Как бы то ни было, Степлтон заложил украденные безделушки у ростовщика. В итоге этот ростовщик опознал его и очистил меня от обвинений.

— А деньги?

— Как только стало ясно, что вор — Степлтон, друзья вынудили его сознаться во всем. Деньги он истратил до последнего гроша, чтобы уплатить своим кредиторам. Ирония судьбы — долги он наделал именно ради того, чтобы тратить деньги на своих друзей.

— Его должны были наказать гораздо суровей, чем тебя, — пробормотала Розамунда.

— Откуда ты знаешь? — удивился Мэйтленд.