Роковой Обет

– В нашем странноприимном доме, - промолвил Кадфаэль, - остановились еще два-три молодца, насчет которых у меня возникли кое-какие сомнения, но пока вроде бы этот малый с ними дела не имел. Так или иначе, я буду иметь в виду то, что ты мне сообщил, а потом и сам пригляжу за ним, и брата Дэниса попрошу о том же. Кроме того, я сегодня же вечером перескажу твои слова Хью Берингару, нашему шерифу. И он, и городской провост будут рады получить предупреждение.

Сиаран отдыхал в розарии аббатства, и Кадфаэлю жаль было заставлять его тащиться босиком к сарайчику, тем паче, что загорелые ноги монаха были обуты в прочные сандалии. Поэтому, прихватив с собой бальзам для заживления Сиарановых ран и растирание, которое должно было помочь его ступням загрубеть, Кадфаэль сам отправился к больному. В огороженном дворике было тихо и спокойно, ласково светило полуденное солнышко, а густая упругая прохладная трава приятно нежила босые ступни. Уже начинали распускаться розы, и воздух был напоен их сладким ароматом. Но лица обоих приятелей были хмуры и безрадостны. Неужто одному из них и впрямь суждено вскоре расстаться с жизнью, а другому - оплакать безвременно ушедшего друга.

Сиаран что-то говорил приятелю и, не заметив приближения монаха, продолжал свою речь:

– …Ты лишь впустую тратишь время, ибо этого не случится! Ничто не изменится, не надейся! Никогда! Лучше бы ты оставил меня и вернулся домой!

Может быть, один из них верил в могущество Святой Уинифред, молился ей и надеялся на чудо, тогда как другой, исполненный непомерного благочестия, задумал, на манер Руна, вместо того чтобы просить об исцелении, преподнести в дар святой свою кончину.

Мэтью отвечал другу ровным решительным голосом:

– Не трать слова попусту, ибо я пройду с тобой весь путь, шаг за шагом, до самого конца.

Но тут Кадфаэль подошел совсем близко, и друзья встрепенулись, пытаясь скрыть то, что между ними только что состоялся невеселый разговор. Молодые люди, расположившиеся на каменной скамье, даже слегка отодвинулись друг от друга и выдавили улыбки, правда, улыбки вышли натянутыми.

– Я рассудил, что не стоит тебе плестись ко мне через всю обитель, - сказал Кадфаэль, опускаясь на колени и раскладывая свою суму на ярко-зеленой траве, - куда легче прийти сюда самому. Так что посиди спокойно, а я погляжу, много ли осталось мне сделать для того, чтобы ты мог с легким сердцем отправиться в путь.

– Ты очень добр ко мне, - со вздохом промолвил Сиаран, - будь уверен, я действительно отправлюсь в дорогу с легким сердцем, ибо знаю, что паломничество мое окажется недолгим.

– Аминь! - тихонько обронил Мэтью, сидевший на дальнем конце скамьи.

После этого они умолкли и хранили молчание все время, пока брат Кадфаэль тщательно втирал мазь в потрескавшиеся ступни, в прежние времена знавшие удобную обувь, и накладывал бальзам из липушника на затягивавшиеся раны.

– Ну вот и все! - промолвил, закончив, монах. - Завтра побереги ноги, постарайся ходить поменьше, разве что в церковь. Здесь и надобности особой разгуливать нет. Ну а я к тебе приду и займусь тем, что подготовлю тебя к празднику, чтобы ты смог постоять подольше, когда понесут святую.

Говоря это, Кадфаэль, по правде сказать, и сам не знал, что имел в виду: бренные останки Святой Уинифред, покоившиеся, как все полагали, в инкрустированной серебром раке, или же ее духовную сущность, способную придать святость и пустому гробу, и даже ковчегу с костями закоренелого грешника, недостойного ее милости. Порой кажется, что святые осыпают милостями отнюдь не по заслугам, а просто из неизъяснимого каприза. Впрочем, чудо неподвластно логике, а иначе оно уже не было бы чудом - разве не так? Кадфаэль вытер руки пучком шерсти и поднялся с колен. До вечерни оставалось минут двадцать.

Он попрощался и почти дошел до ворот, ведущих в большой монастырский двор, когда услышал за спиной торопливые шаги. Чья-то рука потянула его за рукав, и голос Мэтью промолвил:

– Ты забыл эту вещицу, брат.

Это был горшочек из-под мази. Изготовленный из грубой зеленоватой глины, он был почти незаметен в траве. Держа горшочек на широкой ладони, молодой человек протягивал его Кадфаэлю. Рука у него была сильная, крепкая, с красивыми, длинными пальцами. Темные спокойные глаза со сдержанным любопытством всматривались в лицо монаха. Кадфаэль поблагодарил юношу и, забрав горшочек, спрятал его в суму. Сиаран сидел там, где оставил его друг, устремив горящий взгляд на монаха и Мэтью; на какой-то миг Кадфаэлю показалось, что он обречен на одиночество в этом многолюдном, шумном мире.