Роковой Обет

Рун выпрямился и отпустил костыли, которые выскользнули из подмышек. Левый со слабым стуком упал, а правый успела подхватить бросившаяся вперед с испуганным возгласом Мелангель. Она замерла, стоя на коленях и сжимая в руках отброшенный братом костыль, в то время как Рун поставил больную ногу на пол. Ему предстояло сделать несколько шагов до подножия ступеней, ведущих к алтарю. И он пошел - медленно, неуверенно, но неуклонно, не отводя взгляда от раки. Тетушка Элис вздрогнула, порываясь броситься к нему, но что-то остановило ее, и она застыла на месте, глядя на племянника с изумлением и страхом. Приор Роберт вновь протянул ему руку, предлагая помощь. Но Рун ни на кого не обращал внимания. Похоже, он не видел ничего, кроме своей цели, и не слышал ничего, кроме беззвучного зова, манившего его вперед, ибо шел затаив дыхание, словно младенец, делающий первые в жизни шаги, преодолевая кажущееся огромным расстояние до поджидающей его с распростертыми объятиями и подзывающей нежными, ласковыми словами матери. Первой на нижнюю ступень ведущей к алтарю лестницы он поставил именно больную ногу. Поставил несмело, неловко, ибо еще не умел уверенно пользоваться ею. Но стопа не подвернулась, беспомощная до сего дня нога держала его надежно и даже внешне выглядела как здоровая.

Кадфаэль почувствовал, как все собравшиеся в храме словно окаменели: не было слышно ни шепота, ни вздоха, ни шороха. Люди смотрели как завороженные, не веря своим глазам, еще не решаясь признаться себе, свидетелями чего им выпало стать. Даже приор Роберт застыл, словно величественная статуя, не сводя с юноши зачарованного взгляда. Мелангель недвижно стояла на коленях, прижимая к груди костыль, и, казалось, была не в силах даже пальцем пошевелить, чтобы помочь брату, как будто на нее было наложено заклятие. С болью и тревогой в глазах она следила за каждым неловким, старательным шагом Руна, словно желая бросить ему под ноги свое сердце как искупительную жертву за исцеление.

Поднявшись на третью ступень, Рун самостоятельно, безо всякой опоры, лишь слегка придерживаясь за бахрому алтарного покрова, опустился на колени и молитвенно сложил ладони. Глаза его были закрыты, но бледное лицо светилось внутренним светом. Звуков не было слышно, но все в церкви видели, как шевелились его губы, произнося обращенные к святой молитвы. Кадфаэль знал, что юноша не просил Уинифред о своем исцелении. Он просто вручил себя ей, покорно и радостно отдаваясь на ее волю, и святая ответила ему благосклонностью и милосердием.

Склонив светловолосую голову, он поцеловал кайму алтарного покрова и поднялся с колен, держась за драпировку, подобно тому как дитя держится за юбку матери. Несомненно, сама святая помогла ему встать. Выпрямившись, юноша припал губами к серебряному ободку раки. Чьи бы кости ни хранились в ковчеге, святая незримо присутствовала в храме и явила всем свое могущество и милость.

Пятясь, парнишка спустился по алтарным ступеням, склонился перед алтарем в глубоком поклоне, а затем повернулся и, ступая легко, как всякий здоровый шестнадцатилетний юноша, с улыбкой на устах направился к трепетно дожидавшимся его тетушке и сестре. Взяв свои, ставшие теперь ненужными костыли, он вернулся и положил их у подножия алтаря.

И тогда религиозный экстаз, державший заполнявший храм народ в оцепенении, спал, ибо всем стало ясно, что свершилось великое чудо. Сначала послышался единый глубокий вздох, затем нестройный гул голосов, напоминавший рокот приближающейся бури, и, наконец, собравшаяся в церкви толпа разразилась неистовыми, ликующими криками. Охваченные умилением и восторгом, люди смеялись и плакали одновременно. Радостные восклицания заполнили оромную церковь от края до края, эхом отражаясь от каменных сводов, стен и аркад. Сам воздух был напоен восторгом и верой. Доселе горевшие ровным, спокойным пламенем высокие алтарные свечи затрепетали, словно на ветру. Мелангель, едва не лишившаяся чувств, рыдая от счастья, повисла на шее Мэтью. Тетушка Элис, извергая фонтаны слез из сияющих, радостных глаз, бросалась в объятия то к одному, то к другому из стоявших поблизости, лопоча что-то невнятное.

Справившись с потрясением, приор Роберт воздел руки и громовым голосом начал благодарственный псалом. Песнопение подхватил брат Ансельм, а за ним и весь монашеский хор.

– Чудо! Чудо! Чудо! - гремело под сводами храма.

А среди всего этого ликования твердо и прямо стоял на крепких, стройных, здоровых ногах Рун и растерянно озирался по сторонам, глядя на восхищенные, исполненные благоговейного экстаза лица. Звуки песнопения перекатывались через него, словно волны, ибо он не слышал их, не слышал и не замечал, будто в огромном храме не было никого, кроме него и святой, которая нежно и доверительно вела с ним безмолвную беседу.