Роковой роман Достоевского

Косо падающий свет фонаря рисует на стене контур чьей-то фигуры, и сердце тревожно замирает, ноги делаются ватными, не хотят идти в арку, не хотят.

С легким щелчком вспыхивает синее облачко в металлическом «Зиппо».

Черные очки, улыбка до ушей.

– Лика, тебе не кажется, что пора, в конце концов, оставить мне номер телефона? Но если тебе нравятся острые ощущения – можешь не оставлять. А еще, знаешь, Лика-заика – отличная рифма.

Голос Влада – теплый, звенящий от счастья. И Лике уже самой тепло от его тепла и страшно, что Влад может исчезнуть. Однако она подозрительно спрашивает:

– А чем ты сегодня занимался?

В плену его рук – лучше, чем на свободе. Промокшие ботинки холодят ноги – так и летишь, чуть мерзнешь, но все выше и выше.

Чувственное облачко Baldessarini «Ambre», и дыхание щекочет возле самого уха.

– Я все тебе расскажу, все-все расскажу, как же я соскучился по тебе, ты даже не представляешь, вредная девочка…

Вампир номер один открывает дверь с мрачным лицом, сурово поджатыми губами. И, полоснув черным возмущенным взглядом, возвращается за свою стойку, небрежно швыряет ключи.

– Ты сумасшедшая, – шепчет Влад. – Ты магнит, ты всех притягиваешь. Я хочу открыть тебе страшную-страшную тайну. Я организовал звонки в твое издательство «возмущенных читателей». Мне хотелось, чтобы ты осталась в Питере и нам никто не мешал. Ты сумасшедшая девчонка…

«Я сумасшедшая, – мысленно соглашается Лика, убирая горячую руку с талии. Коридор узкий? Или они, как пьяные, все время натыкаются на стены? Надо попробовать разлепиться, расплестись, вдруг получится. – Я схожу с ума, потому что, кажется, начинаю в тебя влюбляться. А у тебя есть Верочка, и мы живем в разных городах, и мы сами очень разные, и я все это понимаю, не нужно, неправильно, но мне с тобой катастрофически хорошо».

Как медленно, оказывается, открывается дверь номера. И свет пока загорится. Снять пальто – сто лет проходит.

Где же он, почему стоит, как болван, хоть бы обнял и поцеловал, что ли…

– Вот. – На ладони Влада лежит серый крохотный плеер, опутанный полупрозрачным шнурком и черными проводками наушников. – Моя песня. Первый дубль, не просто «рыба», а очень сырая «рыба», без аранжировки, нечищеная, фоно и мой голос. Но я не вытерпел. Послушай.

Лика забралась с ногами в кресло, покосилась на плеер, потом на горящее надеждой лицо Резникова.

– Может… э-э-э… не надо? Я не слушала ни одной твоей песни. Я не люблю попсу, то есть, прости, популярную музыку. Мне кажется, что разочаруюсь, а зачем? Елки-палки, ну что ты хмуришься? Я что, прошу, чтобы ты мои книги читал? Нет! Колхоз – дело добровольное.

– Колхоз, – он растерянно развел руками, – колхоз – да, наверное. Или это про музыку? Но ты же еще не слышала, почему сразу колхоз?.. Эта песня – про тебя! Неужели тебе хотя бы не любопытно? Напиши обо мне книгу – и я обязательно прочитаю.

Лика выхватила плеер, воткнула в уши кругляши наушников и, перед тем как нажать на кнопку воспроизведения, выпалила:

– Я предупреждала! Если лажа, то я так и скажу!

Еще нет слов. Только музыка. Но она такая, что по телу ползут мурашки. Непонятный безотчетный, но сильный страх стискивает горло, и воздуха не хватает, не хватает!

Она подскочила к подоконнику, распахнула окно и, как рыба, выброшенная на берег, заглотала свежий ветер.

Мне повезло унести на память
Запах любви на своих губах,
Что ты могла мне еще оставить,
Молча прощаясь со мной в дверях.

«У него хороший голос. Простые слова, простая музыка. Только почему-то больно, страшно, и…»

Мысль оборвалась. Горячие руки забираются под свитер, нежно обводят соски, скользят по животу к молнии джинсов.

Город устал, в амбразурах окон,
Гаснут огни, догорев дотла.
Сотни людей, а мне одиноко.
Еще один день прошел без тебя.

Плеер включен на полную громкость. Музыка вдохновенно шинкует душу. Ноги на мгновение окутывает холод, но тем жарче прикосновение обнаженной кожи.

Бежать
Не открывая глаз,
Не разбирая фраз,
Медленно умирая,
Знаю…
Бежать,
Имя твое шептать,
Видеть тебя и знать,
Что ты совсем чужая.

Просто любовь. Не важно, что было до, все равно, что будет после, но вот именно теперь это любовь, у которой одно прерывистое дыхание на двоих, одно невесомое, ускользающее в пустоту тело.

Каждое слово хранится в памяти,
Может, случайность, а может, знак.
Пальцы выводят имя на скатерти
И недосказанность прячут в кулак.

Сладкая. Долгая. Бесконечная. Смерть. Жизнь…