Роковой романтизм. Эпоха демонов

Задача историка будет, таким образом, заключаться в том, чтобы показать и объяснить этот глубокий, провиденциальный смысл подлинных событий прошлого, чтобы выявить их единство, их внутреннюю связь, ибо «примеры, которые представляет медленная последовательность событий, являются рассеянными и неполными; они всегда лишены явной и очевидной связи, которая могла бы привести „без дивергенции“ к какому-либо моральному выводу». Поэтому точная передача исторических фактов не имеет существенного значения, ибо истина, на которой покоится искусство, заключается не в самих этих фактах, а в нравственной идее, являющейся их сущностью. Художник должен, с одной стороны, тщательно изучать избранную им в качестве предмета изображения эпоху, проникнуться духом времени, — с другой же стороны, одного такого изучения недостаточно, требуется выбор, группировка фактов для постижения общей моральной истины. А это уже дело авторского воображения. Иными словами, априорная нравственная идея должна служить писателю той призмой, сквозь которую им и рассматриваются факты истории. При этом художник не имеет права оставаться пассивным наблюдателем, его сердце должно кровоточить от того, какие кошмары может скрывать прошлое.

Если эти факты не соответствуют избранной идее, не подтверждают ее, не служат ее иллюстрацией, то такие факты следует переосмыслить, «подогнать», а если нужно, то и вовсе опустить. Здесь явно прослеживается влияние философии Гегеля и такого его труда, как «Феноменология духа». На «гегельянство» Виньи указывал в свое время и один из первых французских литературоведов-социологов М. Гюйо. «Каждый человек есть только образ общего духа, — приводил он высказывание самого писателя. Человечество произносит бесконечную речь, в которой каждый великий человек есть идея».

Тщательно работая над композицией, писатель стремился уподобить роман трагедии, конфликт которой неотделим от находящегося в центре повествования исторического события и от перипетий судьбы главного героя. Этим объясняются и некоторые анахронизмы в романе. Событийная канва романа, как известно, строго исторична. Заговор маркиза Д’Эффиа, шталмейстера и фаворита Людовика XIII против кардинала Ришелье, привлечение к этому замыслу короля и королевы Анны Австрийской, Гастона Орлеанского и других вельмож, намерение заговорщиков заключить военный союз с Испанией, разрушение всех этих планов вследствие безволия короля и политической ловкости и дальновидности Ришелье, казнь Сен-Мара и его друга де Ту, обвиненных в государственной измене, — все это факты вполне исторические.

Подлинны не только основные события и главные действующие лица, но и вводные эпизоды, включенные в развитие основного сюжета, такие как суд и казнь Урбана Грандье. Относительно этого процесса есть указания в книге М. к. Bazin. Histoire de France sous Louis XIII. T. 3. Paris, Chamerot, 1840, pp. 329–338. Здесь мы находим ряд подробностей, которые приводит и Виньи: обвинение Грандье в колдовстве и общении с дьяволом, испытание «одержимых бесом» урсулинок, участие в этом процессе Лобардемона, верного пособника Ришелье, обстоятельство сожжения на костре несчастного кюре и т. п. Такие сцены явно являются данью моде, так называемому «неистовому романтизму». Описанные ужасы должны были подстегивать воображение читателя, драматизировать действие в целом наподобие шекспировских исторических хроник. Однако когда дело касается идейно-выразительной стороны произведения, его философского плана, то «мера историзма» автора сразу же становится неизмеримо меньше.

Органическое единство вымысла и документальности придает образам и ситуациям — в сфере событийной, фактографической — своеобразное эстетическое качество — достоверность. (Отсюда, очевидно, и проистекает смысл восторженных высказываний почитателей Виньи о том, что его роман — это «воскресшая история».)

Когда же писатель интерпретирует, истолковывает данные факты, такое единство целиком покрывается вымыслом и начинает «работать» на избранное писателем философское построение. И тут эти факты предстают перед нами искаженными, не соответствующими исторической действительности.

Таков, на наш взгляд, характер диалектически противоречивого единства историзма и антиисторизма в романе «Сен-Мар».