Роковой рубин

Эта его вполне возвышенная, но несложная идея насчет конституционных прав ни в коей мере не была ответом на ее вопрос, но Франни любила его манеру смотреть на вещи, она любила его до самого донышка его честной звездно-полосатой души.

— Нет, нет, нет. Ты не понимаешь. — Она схватила его за руку, чтобы не допустить непоправимого. — Они посадят меня под замок, а тебя выгонят, а когда снова отопрут дверь, ты уже будешь говорить по-немецки, как чистокровный немец.

— Я не трус. Я не хочу увозить тебя тайно, как вор…

— Перестань, пожалуйста. — Она ласково взяла его лицо в ладони. — Я люблю тебя. Если ты действительно хочешь на мне жениться, надо бежать. Прямо сейчас. Поверь мне, другого пути нет. Мои вещи в мотеле, в городе. Мы там остановились в одной комнате с тетушкой и двоюродными сестрами, но у меня есть ключ.

Он нахмурился.

— Франни, если я поступлю таким образом, скажут, что у меня не хватило смелости сделать все как надо. Ведь твои родители и так уже думают, что я охочусь за деньгами Дьюков.

— Ты должен быть выше этого. Надо действовать быстро. А родителям я, конечно, напишу потом, когда будет безопасно. После того, как мы поженимся. Тогда они уже ничего не смогут поделать. — Она твердо посмотрела на него. — Я слишком люблю тебя, чтобы рисковать потерять снова. И если ты любишь меня столь же сильно, давай не упустим этого шанса.

Он серьезно, не перебивая, выслушал, потом вздохнул и сказал:

— Ты уверена, Франни?

— Да. А ты?

— Я-то был уверен с той самой минуты, когда впервые тебя увидел. Тебе будет хорошо со мной. Я не злой, я не пью, я трудолюбивый, и я…

— Я знаю.

— Но вряд ли мы когда-нибудь будем богаты, Франни. Зарплата сержанта…

— Я ненавижу богатство.

— Не сходи с ума.

— Я схожу с ума от тебя.

Он поднялся на ноги и помог встать ей; оба серьезно, с пониманием посмотрели друг на друга.

— Я хотел, чтобы у нас была такая же свадьба, как эта, — продолжал он. — Ты тоже достойна всего, что есть у твоей сестры.

Франни передернула плечами.

— Надеюсь, что нет, — ответила она и взяла Карла за руку. Они исчезли в темноте, и Франни ни разу не оглянулась.

* * *

Сара лежала, крепко прижавшись к Хью, но даже его объятия и мирная, уютная темнота их спальни не могли ее успокоить. Она прислушивалась к привычным звукам старого бревенчатого дома — тихое поскрипывание дубовых потолочных балок под крышей, стрекот весенних сверчков за окном, слабое, едва слышное бормотание радиоприемника Рэйчел, доносящееся из ее спальни.

— Хью погладил жену по плечу. Доктор Хью Рейнкроу. Какая замечательная у него профессия! Когда они поженились, в городке было множество сплетен. «Конечно, он гордость своей расы, но…» Сара их просто не слушала. Он любил ее так же сильно, как она его, а это редкостное счастье.

Сара теснее прижалась к мужу, к его сильному телу, ощущая ладонью, как медленно вздымается и опускается его грудь. Он гладил ее по голове, и каждое его прикосновение уносило частичку ее печали. Сара думала о том, что в истории городка Пандоры дружба между Вандервеерами и Рейнкроу заслуживает особого внимания. Рубин «Звезда Пандоры». Две семьи, две культуры, один символ верности — вот уже больше ста двадцати лет. Могло случиться так, что в Пандоре не осталось бы Рейнкроу, если бы Вандервееры не помогли им, когда индейцев перемещали в резервации.

Рубин был даром благодарных Рейнкроу. Многие поколения Вандервееров хранили этот камень, передавая его от матери к старшей дочери, а если дочери не было — то к племяннице.

Через год, когда ей исполнится двадцать один, рубин должен был перейти к ней. А теперь этого не будет.

Мысли Сары обратились к женщине, которая завладела ее братом и ее рубином. Родни у Александры Дьюк было больше, чем у собаки блох. У них водились деньги, и немалые, но в респектабельности им было отказано, и они это знали. Они любили намекнуть, что состоят в отдаленном родстве с табачной династией Дьюков, основавшей в городе университет, однако всем было хорошо известно, что это лишь желаемое, но никак не действительное. Клан Дьюков, к которому принадлежала Александра, разбогател за счет ткацких фабрик и нищенского жалованья своих рабочих. Произошло это в годы Великой депрессии. Самые страшные вспышки забастовок в истории штата случились именно на ткацких фабриках Дьюков.

Местные жители еще не забыли о том, как это было. Угрозы, избиения, прямой шантаж. Для Сары мысль о том, чтобы владеть жизнью других людей, — как и о том, что ее жизнью может кто-то владеть, — казалась чудовищной. Подобная несправедливость была просто вопиющей. Так что нынешнее нелицеприятное мнение города о Дьюках опиралось на всем известные факты.

Кроме того, Дьюки жили на равнине. В глазах горцев это означало отсутствие определенной стойкости и выносливости. Жизнь в больших городах со всякого рода удобствами казалась легкой и безопасной по сравнению с тем существованием, которое вели горные кланы. И теперь Дьюки начали путь наверх — во всех смыслах этого слова. Но Саре не хотелось, чтобы ее брат, судья Уильям Вандервеер, служил им лестницей.