Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз

В новых обстоятельствах Сталин теоретически мог бы договориться с немцами. Однако судьба Чехословакии была свежа у него в памяти, и он, видимо, очень беспокоился, как бы Чемберлен не сделал примирительных шагов при наступлении Германии на Польшу и не стал поощрять ее продолжить марш на восток. Не стоит забывать, что характерной чертой советской внешней политики в межвоенный период, берущей свое начало во времена гражданской войны и военной интервенции Антанты в 1920–1921 гг., было сильнейшее подозрение, будто Германия и Англия могут сомкнуть ряды и подняться в поход на Коммунистическую Россию. События, имевшие мало непосредственного отношения к Советскому Союзу, такие как Локарнский договор 1925 г., вступление Германии в Лигу Наций в следующем году и, конечно, Мюнхенская конференция, истолковывались в этом духе. Советские историки приписывали провал переговоров в 1939 г. злокозненным попыткам западных держав после Первой мировой войны возродить германский милитаризм, вступив в заговор с германским фашизмом и направив агрессора на восток. Пока нет четких свидетельств, что подобный план когда-либо разрабатывался британским кабинетом, а с недавнего времени все большее число историков утверждает, будто стратегическая политика Чемберлена всегда была сдерживающей по сути и не оставляла — даже активно поощряла — все новые усилия ослабить международное напряжение дипломатическими средствами. Поэтому Чемберлен всегда был против завязывания военных союзов, которые могли быть по сути провокационными, и оказания давления на Польшу, чтобы та приняла советскую помощь^{34}. В конце концов, ввиду того что немцы постоянно нарушали подписанные ими договоры, русские вряд ли могли полностью доверять соглашению на бумаге.

После 31 марта Сталин столкнулся с тяжкой дилеммой, имеющей мало общего с идеологическими пристрастиями. Будучи осторожным прагматиком в международных отношениях, Сталин терзался подозрениями, что Англия, несмотря на гарантии, отступится от Польши, как раньше отдала Чехословакию, стимулируя германскую агрессию на восточном фронте. Эти опасения диктовали ориентацию на Германию. С другой стороны, при неудачной попытке Англии ответить на вторжение Германии в Польшу немцы могут разорвать соглашение и продолжить натиск на восток. Этот прогноз повел к отчаянным усилиям Сталина заменить односторонние гарантии полноценным военным союзом^{35}.

Однако с самого начала подобный союз оказался труднодостижим из-за отказа Польши пропустить через свою территорию советские войска в случае войны и нежелания Англии признать Советский Союз своим главным союзником в Восточной Европе. Коллективная безопасность рассматривалась как более реальная и желательная альтернатива. Переговоры по созданию системы коллективной безопасности, хотя и тянулись много месяцев, с самого начала зашли в тупик из-за разногласий, в конечном счете толкнувших русских в объятия немцев. И советские, и западные историки часто не могут понять, что Англия и Советский Союз на деле стремились к разным соглашениям. Русские последовательно настаивали, в соответствии со своей политикой коллективной безопасности, на договоре о взаимопомощи. Его основным пунктом должно было быть четкое определение военных мер, предпринимаемых каждой воюющей стороной, в случае начала войны, которую они считали неизбежной^{36}.

Англичане, приверженцы сдерживающих мер, не могли соответствовать фундаментальным требованиям советской безопасности. Пространства для маневра было мало, и британский министр иностранных дел лорд Галифакс с самого начала не ждал многого от Советского Союза. Ему не требовались обязательства, он желал, чтобы СССР присоединился к нему в его беспрестанных усилиях охладить амбиции Гитлера, поскольку все еще питал надежду вынудить последнего вернуться за стол переговоров. Поэтому он настоятельно советовал русским ограничиться заявлением «по своей инициативе» с тщательно подобранными формулировками, что «в случае любого акта агрессии против любого европейского соседа Советского Союза, который встретит отпор соответствующей страны, советское правительство может оказать помощь, если это будет желательно и в такой форме, которая будет сочтена наиболее приемлемой (курсив мой. — Г.Г.)». Галифакс верил, что «позитивная декларация» Советского правительства, как он это называл, «произведет стабилизирующий эффект на международную ситуацию»^{37}. «Стабилизирующий эффект» — это то же «сдерживание». Он вряд ли хоть сколько-нибудь отклонялся от своей позиции на протяжении трудных летних месяцев 1939 г.