Роковой секрет

– Отпусти девушку, и мы поговорим.

– Думаю, ты не в том положении, отец, чтобы диктовать свои условия. Поэтому для начала мы немного повеселимся. Все же хочу унести сладкий вкус моей девочки с собой.

Матвей рывком поворачивает Солу лицом к себе и вновь упирает дуло пистолета ей в подбородок. Но при этом не сводит холодного взгляда с меня.

– Ну, давай, поцелуй меня, малышка. Папочке ведь нравится подглядывать за нами, да?

Очевидно, что по собственной воле она этого ни за что не сделает.

Не получив желаемого, Маттео склоняется к ней и что-то рычит прямо в губы, а потом его глаза еще больше наливаются кровью.

«Не упрямься, Сола», – мысленно умоляю ее.

Но когда Маттео сам набрасывается на мою девочку с поцелуем, раздается болезненный вопль.

– Тваааарь! – орет он, отпуская Солу и хватаясь за губу.

– Иди к черту! – выкрикивает девушка и плюет ему прямо в физиономию, на что Маттео заносит руку с пистолетом и ударяет ей по лицу.

Секунда. У меня появляется гребаная секунда. И ее хватает, чтобы достать пистолет и прострелить парню колено. Звук громкого хлопка сменяется стоном боли, а я делаю еще пару выстрелов в живот, что заставляет Маттео врезаться спиной в стену.

Сола лежит на полу, но постепенно приходит в себя. Когда сознание окончательно к ней возвращается, девочка застывает с немым ужасом на лице. Кажется, если сейчас она вдохнет, рассыплется, словно горстка золы.

– Я ни о чем не жалею… – Кадык судорожно дергается, и Маттео заходится в сиплом кашле, выплевывая сгусток черной крови. – Я просто оступился… где-то… – тихий смех вырывается из его груди, но он тут же смешивается с криком боли и слезами. Он сжимает окровавленные кулаки и впечатывает их в пол, упираясь затылком в стену. – Все это была лишь прелюдия. Я никогда не любил тебя. Ты просто рычаг, Рокс. Рычаг в большой игре. Ты должна была сдохнуть, но я не справился… я так хотел, чтобы он страдал… – Маттео прикрывает глаза и судорожно вздыхает.

Опираюсь о столешницу у раковины.

– Балдо, отвези девушку домой, – приказываю вошедшему в этот момент солдату.

Он незамедлительно выполняет распоряжение и подхватывает Солу на руки. Она даже не замечает, как по ее щеке стекает тонкая струйка крови. Опускаю голову и утыкаюсь взглядом в пол, потому что меня начинает еще больше трясти от желания уничтожить сына. За то, что он причинил моей девочке боль. Внутри меня сейчас борются противоречивые чувства: удовлетворение от того, что все же наказал предателя, сожаление о том, что упустил сына и горечь от потери единственного ребенка.

Когда мы остаемся одни, я впиваюсь пальцами в края столешницы. Руки буквально горят от содеянного, и это жаркое пламя постепенно охватывает все тело. Гребаное сердце разрываются от осознания того, что я ответственен за смерть собственного сына. Я готов всадить пулю себе в лоб, понимая, что хотел этого с той самой минуты, когда Маттео прикоснулся к ней.

Это не наказание за нарушение омерты, это убийство из-за женщины.

– Ты обещал всегда быть рядом, – вторгается в мои мысли надрывный шепот Маттео, – а тебя снова нет. И никогда не было.

Его признание словно обухом по голове.

До хруста сжимаю челюсти. В памяти всплывает образ моего маленького сына, что неустанно твердил эту фразу, когда я в детстве оставлял его одного.

– Ты… – сквозь слезы рычит Маттео, заставляя посмотреть себе в глаза в отражении зеркала, – ты просто избавился от нас с матерью как от ненужного груза. Ты никогда не любил нас. Лишь откупался деньгами. Это ты создал из меня монстра. – Злость сына сменяется горечью, он уже не сдерживает слезы, и они текут по его щекам, перемешиваясь с кровью. – А Каморра поверили в меня. Приняли в свою семью. А я так и не смог их отблагодарить… – он запинается, захлебываясь кровью. – Па, – протягивает ко мне дрожащую ладонь, – побудь со мной хотя бы сейчас. Мне страшно, страшно умир…

Маттео вновь заходится в кашле, из его горла вырываются булькающие звуки. Наконец, я заставляю себя оторваться от столешницы и подойти к сыну. Опустившись на корточки, беру его за руку.

– Прости… я… п-просто… хотел быть лучшим…

Его зрачки перестают двигаться, сиплое дыхание обрывается, выкачивая из помещения остатки кислорода, и лишь одинокая слеза скатывается по щеке моего сына как заключительный аккорд его жизни.

В груди бушует адское пламя, беспощадно блокируя поступление воздуха в легкие. Я отчаянно хватаю его ртом, но задыхаюсь от запаха крови собственного ребенка.

– Спи, Маттео, – провожу ладонью по его лицу, закрывая глаза, – спи крепко. – Прижавшись к окровавленному лбу, шепотом добавляю: – Говорят, тот мир лучше, чем этот. – Сжимаю обмякшую руку сына. – Я всегда был рядом. – Подношу его окровавленную ладонь к губам и прижимаюсь к ней. – Я отпускаю тебя.