Роковой срок

Да не сдержал буйного нрава, обернулся, чтоб выметать обиду, но глядь, а там, где витязи стояли, хортья стая! И не переярки – рослые, матерые звери вскинули головы к небу и всколыхнули степь волчьим воем...

В запале гнева государь не бродом пустил лошадь, а выше, перекатом, где на дне лежали камни. Тонконогая кобылица споткнулась, пала на колени и стряхнула седока в глубокую воду, чего никогда не бывало с Ураганом. С головой ушел государь и, вынырнув, одолел течение, приплыл к берегу, куда выскочила лошадь. А обернулся назад – кричат и плачут волки, и не только тело знобит от их голосов, но и сарскую душу.

Осенняя река чуть остудила гнев, холодный полунощный ветер довершил дело, и усмирился жар в голове. И тут стрелой пронзила спасительная и утешительная мысль – не сбылось предсказание Обавы! Скуфь-то и впрямь оказалась на кочевом следу, да ведь без кибиток и без единой невесты-рапейки, а только омуженку везла. Мало того, растеряла, что имела, – вплоть до шапок!

Иначе все в яви, а знать, не исполнится предсказание в роковой срок, и не придется ему взывать к богам и просить наказания беззаконным сарам, что стало бы добровольной утратой Владычества.

Мокрый и продрогший, он нагнал кочующих лишь в сумерках, когда в степи уже развертывался стан и мерцали тысячи костров. Первым делом он велел подручному ярому мужу взять тело мертвой омуженки, вывезти в степь и бросить на кочевом пути – пусть возьмет себе невесту Важдай! Пусть посмеется теперь, взирая на мертвечину!

Свир же снял с телеги омуженку, бросил поперек седла и вдруг отшатнулся в испуге:

– Сдается, жива она!..

– Полно сеять страх! – взъярился Ураган. – День миновал, как лежит бездыханной!

– Тем паче, брат! Должна бы окостенеть, но мягкая доныне...

Государь взял деву за косы, вскинул голову и позрел в лицо: вроде бы глаза закрыты и мертвенная синева коснулась губ, однако в их уголках вдруг вызрела едва заметная улыбка и веки дрогнули...

– Прежде чем бросить в степи, – велел он, – отруби ей голову!

Когда Свир умчался в степь, Ураган безошибочно отыскал кибитку дочери, ибо на протяжении многих сотен лет места ночных станов по кочевому пути были одни и те же, а владычный род всегда располагался на «царевых горках» – на холмах, если были таковые, или возвышенностях. Телеги, повозки и кибитки сродников замыкались в обережный круг, называемый табор, внутри которого ставились вежи либо кибитки государя и его семьи. Однако взрослые сыновья и дочери ставили свой, малый табор, тем самым утверждая самостоятельность и независимость от воли родителя.

И лишь миновав обережный круг Обавы, Ураган вспомнил условие, определенное для себя ею: если пророчества сбудутся, то она уйдет к рапейскому царю Сколоту!

И защемило отцовское сердце, стушевалось страстное желание указать дочери ее неверное толкование сна и предсказание. В великом смущении, так и не спешившись, он уже хотел уехать в свою кибитку и отложить встречу с Обавой до утра, но тут услышал ее голос сквозь сафьяновую стенку:

– Входи, Ураган! Давно жду тебя!

Государь откинул полог кибитки и в первый миг не заметил приготовленных переметных сум у входа. Однако ее боевой наряд сразу же бросился в глаза: в свете трех жировиков матово поблескивала кольчуга, обтягивающая ее стройный стан, отливали синевой латы на груди, плечах и коленях. Шлем с кольчужным забралом, меч на кожаном поясе и колчан лежали на ложе.

– Ну, встретил Скуфь? – спросила Обава, едва он вошел. – Или разочарован? А ныне мыслишь, не сбылись мои пророчества?

– Мудрено проникнуть в суть, – уклонился Ураган. – Но испытал... И бичом путь себе пробивал, и Скуфь встретил в семи поприщах...

– А что же так мрачен? Деву не привезли?

– Была дева, но удопоклонница! Ту, что стражник засек кнутом...

– Все-таки добыли тебе невесту?

– Важдай посмеялся надо мной! Ему и подарил деву!

– Значит, я верно толковала сон...

Взирая на дочь в боевом доспехе, государь вдруг подумал, что ярый муж не отступил от правды, говоря, будто Обава не под его властью и сделает так, как пожелает. И от того стало ему еще горше, ибо он догадывался, для чего она обрядилась в походную кольчугу и чешуйчатые от железных бляшек сапоги.

Сейчас опояшет чресла, забросит за спину колчан и поминай как звали...

– Трех дней еще не минуло, – проворчал Ураган. – Приплод по осени считают. Еще испытать хочу.

– Добро, я погожу, – тотчас согласилась она. – Если ты снимешь со Скуфи опалу.

– Скуфь меня опозорила!

– Она путь открыла за Рапейские горы, самое дорогое в жертву принесла. Позови их или подручного пошли, пусть позовет.

– Князья позрят на Скуфь, а посмеются надо мной!

– Ты им лошадей пошли из своих табунов, чтоб задарить обиду.

– Да ведь молва уже потекла, как они за невестами ходили! Не хочу, чтобы беззаконные чинили потеху...

– Не до потехи им будет, когда под твоей рукой витязи встанут. Пусть силу твою позрят.

– Не нужна мне такая сила! Добро, что доспехи с них не сняли и плетями не настегали...

– А что скажешь завтра утром, когда князья в чашу ударят и вече созовут?

Урагану показалось, будто ослышался он.

– Вече? По какой нужде?