Роковой срок

– Ураган?! – ахнули витязи. – Да где же наш государь?

– В гнезде Чаяны, – засмеялась дева, – которое вы вздумали стряхнуть с древа. Что б стали делать, когда вместо царицы оттуда сверзся ваш Владыка?

* * *

А Ураган утерся рукавом, вкусив злого горючего зелья, да очам своим не веря, поднял взгляд...

Нет! Дурной образ омуженки, будто сор, сидел в глазу, выдавливая слезы. И вид сей не усмирялся ни огнем, ни хмелем суры, ни заклятьем.

– Смотри, Чаяна! – воскликнула ягиня. – Он взора отвести не может, как ты ему по нраву пришлась. Ну, полно таращиться на деву, Ураган! Пора и к делу приступить. Поднеси-ка ей сперва свои дары, что заготовил. Должно быть все по чину и обычаю!

Огненная сура прокатилась по жилам, опалив все тело не радостью, а тоской-печалью.

– Ты обманула меня, старуха, – тяжко промолвил Ураган. – Обещала показать Чаяну, а кого мне явила?

– Что-то не могу уразуметь? – застрожилась ягиня. – Ты потешаешься надо мной или передумал брать за себя нашу царицу? Довольно забавляться, государь!

– Где та Чаяна, которую я зрел летом, на реке Деннице?

– Да вот же я! – Омуженка откинула слипшиеся рыжие космы, нависающие на лицо. – Вглядись же? Тогда я была влажной от купания, а ныне от пота, ибо долго скакала в доспехах, спеша к тебе. Когда омоешь меня из венчального сосуда, сразу позришь иную...

– Это не ты спутала меня...

– Суры ему недостало, – определила старуха. – Ты бы, сестра, поднесла ему сама кубок? Авось прозреет!

– Во хмелю-то он признает меня! Хочу, чтобы сам прозрел и не сказал потом, что зельем опоили.

Ураган встряхнулся, поморгал, чтобы очистить взор от лиха, – не помогло...

– Добро, коль это ты, поведай, как дело было?

– Как было? – Дева от восторга закатила глаза. – До сей поры живу воспоминаниями!.. Мы с сестрами отправились искать мужей на праздник Купалы. Но где их сыщешь в ваших землях? Повсюду рыскали и не нашли достойных. А ночь купальская душная, сердце стонет, и плоть горит от страстного огня. Вот я и вздумала остудиться в реке. По нашему обычаю мы всякий год творим вено, однако омываемся не из сосуда, как вы, а вольной речной или морской водой... Долго я плескалась и уж пригасила страсть, но тут вышла на берег и узрела тебя спящим.

Ее слова и на Урагана навеяли воспоминания, от коих при виде этой омуженки и вовсе стало горько.

– Тогда я притомился, – признался он. – Две недели скрадывал в степи конокрадов...

– Спал ты так крепко, что даже не проснулся, когда я ноги спутала!

– Чем?

– Нитью шелковой...

– У вас таков обычай?

– Нет, чтобы не убежал, позрев меня. Ты же был наг, а я знала о вашем целомудрии... А потом присела рядом и стала любоваться твоим телом.

Ягиня ухмыльнулась и с тоскою вздохнула:

– Должно быть, есть чем любоваться...

– Как же ты узнала, кто я? – спросил Ураган.

– Узрела твой бич о двенадцати коленах...

Ему стало жарко и душно, как той ночью на берегу Денницы. Расстегнув пряжку, он высвободил горло от кольчуги, а дева внезапно склонилась к его уху и зашептала:

– Ты спросил, кто я. И я тебе сказала – жрица! Жрица Тарбиты.

– Отчего ты так назвалась? – немеющими устами спросил Ураган. – Ты же царица...

– В купальскую ночь мы все становимся жрицами богини небесного огня... Потом ты захотел узнать, как мы смиряем шелковой нитью необъезженных кобылиц. Я позвала тебя за собой... И ты так забавно падал, сам смиренный! Тогда я пошла и увела твою кобылицу... Это чтобы ты меня не забыл.

– Эй, довольно шептаться! – прикрикнула ягиня. – Ты ведь, Ураган, блюдешь свои обычаи? А по закону тебе не след и приближаться к деве, покуда не назвал невестой!

Ее скрипучий голос вмиг отрезвил, и явь возвратилась – тесное глиняное гнездо, сумеречный свет, падающий из мутного окошка, и омуженка с вымороченным от холода и ветра лицом...

– Ты прежде мне ответь, государь. – Старуха сняла плат с головы и стала расчесывать жидкие седые космы. – Признал ли ты Чаяну? Не станешь более пытать ее да меня ругать?

– Не стану, – проговорил он, жалея о слетевшем вмиг очаровании.

– А признал?

– На берегу была она... Но образом иная!

– Эх, государь! – Ягиня с треском раздирала гребнем пряди. – Ведь образ зримого суть твой земной взгляд. Как ты посмотришь на деву, таковой она и станет. Вот если б на меня воззрился достойный муж, исполненный страстью, я б вмиг преобразилась. И волос бы зазолотился... А то сколь ни чешу, все одно пегий...

Омуженка вдруг дурно рассмеялась.

– Коль так же бы ласкал меня взглядом, как дочь свою, Обаву, я б тоже расцвела! Ну что глаза отводишь? Неужто у меня такой отвратный образ?

– Подай-ка ему чарку, сестра, – посоветовала ведунья. – Коль твое слово для него не приворот, может, от зелья очаруется.

Чаяна выбрала из трех кувшинов один запыленный, вынула пробку из рожка, наполнила глиняную чашу и поднесла Урагану.

– В сей чарке не хмель, а яд смертельный, – предупредила она. – Но только для того, чье сердце не ведает любви и мертво. И благо тому, кто жаждет познать ее, коль еще не познал. Ты можешь испить это зелье и можешь выплеснуть и уйти в тот же час. Не задержу...