Роковой выбор

Невероятно. Смехотворно. Абсурд. Майлз Ванроу – самый уважаемый гинеколог в Англии. А зловещий мистер Сароцини умер в 1947 году. Даже если не умер, ему сейчас по меньшей мере сто десять лет. Она закрыла глаза и попыталась представить мистера Сароцини, понять, может ли он – с помощью пластической хирургии, диеты, витаминов, чего угодно – выглядеть так в сто десять лет. Никаких шансов. Благодаря пластической хирургии при удаче можно сбросить десяток лет, но не половину же столетия.

Фергюс Донлеви просто заработался над своей книгой, и у него в мозгу что-то перемкнуло. Может быть, этим можно объяснить и его попытку сблизиться с ней прошлым летом. Он не смог справиться с психологическим давлением, обусловленным жестким сроком, за который он должен был написать книгу. У бедняги съехала крыша.

Малыш удовлетворенно заворочался у нее в животе. Он соглашался.

Но внутри ее поднималась темная волна вины и недовольства собой. Она не сказала Фергюсу правды. Дело было не в самом секрете, а в том, что, рассказав ему правду, она сняла бы груз с его души. Освободила бы его.

И еще она хотела, чтобы он разрешил ее сомнения, подтвердив, что все в порядке; что мистер Сароцини – добрый, внимательный человек; что сатанист Майлз Ванроу – совсем не тот Майлз Ванроу, к которому она раз в неделю ездит на прием. Она хотела, чтобы эта безумная чушь была забыта раз и навсегда. Раз и навсегда.

Ей нужно было заглушить страх, зародившийся как легкое сомнение, а теперь барабаном рокочущий в груди.

– Фергюс, – сказала она, – я хочу кое-что рассказать тебе, чего не знает никто. Даже мои родители.

Он стряхнул пепел с сигареты и сел прямее, выжидательно глядя на нее.

– То, что я тебе расскажу, должно остаться между нами. Понимаешь?

Он медленно кивнул.

– Этот ребенок… мой ребенок… – Она поколебалась. – Джон ему не отец.

На лице Фергюса не дрогнул ни один мускул. Он даже не моргнул.

– Я суррогатная мать и вынашиваю ребенка для мистера Сароцини. Мы согласились на это как на крайнюю меру, когда бизнес Джона вылетал в трубу и мы должны были потерять все – включая этот дом.

Она вдруг почувствовала облегчение, будто внутри ее была стальная пружина, которая сжималась день за днем, месяц за месяцем, а теперь вдруг лишилась нагрузки и распустилась. Она рассказывает! Делится тайной. Наконец-то.

Господи, как это здорово – выговориться.

Фергюс не отвечал. Он просто слушал, смотрел на нее, выкурил еще одну сигарету, кивнул, соглашаясь с тем, что у них с Джоном не было выбора и что любой бы в их положении сделал то же самое.

Рассказав все, Сьюзен виновато улыбнулась:

– Мы с Джоном приняли на себя обязательство не разглашать эту информацию.

– Я рад, что ты мне рассказала, очень рад.

Фергюс не знал, что сказать еще. Ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями. И еще ему нужно было срочно поговорить с Эваном Фреером.

Вскоре он распрощался и ушел.

46

Мистер Сароцини говорил, что все вещи теряют импульс движения и останавливаются. Это закон природы. Энтропия. Кунц это хорошо понимал.

По словам мистера Сароцини, Гаутама Сиддхартха учил, что вселенский поиск правды похож на колесо, которое нужно подталкивать раз в двадцать пять веков. Двухтысячный год будет вехой, отмечающей конец периода, начавшегося в 500 году до нашей эры. Необходим был новый импульс. Мистер Сароцини говорил Кунцу, что он грядет и что Кунц должен гордиться тем, что принимает участие в его подготовке. И Кунц гордился.

Гордился он и предстоящим заданием. Он рассматривал фотографию сестры Сьюзен Картер и думал о Тринадцатой истине. «Всякая благодарность коренится в наказании».

Сьюзен будет ему благодарна. Нужно только подождать того момента, когда она начнет чувствовать благодарность, – и время придет. Но это еще впереди. А сейчас Кунцу нужно было решить проблему по имени Фергюс Донлеви.

Поэтому он поджидал Фергюса Донлеви, сидя в темноте в квартире, окна которой выходили на Темзу. На полу рядом с ним стояла тяжелая сумка. В сумке был двенадцативольтовый автомобильный аккумулятор и набор зажимов для него.

Он раскрыл занавески и теперь смотрел на реку: прекрасный вид, гораздо лучше, чем из окон его квартиры в Эрлс-Корт – из них была видна только глухая стена соседнего здания. Внизу темнел корпус стоящего на якоре лихтера. По поверхности воды из-за быстрого прилива шла сильная зыбь. Отсветы уличных фонарей покрывали воду, словно целлофановая обертка.

Зазвонил телефон. Четыре звонка, затем включился автоответчик. Кунц взглянул на часы: 9:15. После записи голоса Фергюса Донлеви, извиняющегося за отсутствие, и последовательности щелчков и гудков он услышал густой, хорошо поставленный голос: «Здравствуй, Фергюс, это Эван Фреер. Ты звонил мне. Прошу прощения за то, что не перезвонил раньше. Позвони мне вечером домой – не важно, в котором часу. Или завтра на номер телефона в моем кабинете».

Снова раздался щелчок, затем характерный звук возвращения автоответчика в исходное положение.

«Да, – подумал Кунц. – Эван Фреер. Я тебя знаю».