Роковые обстоятельства

Все это выглядело весьма загадочно, а тут еще эта драгоценная брошь, которую она оставила извозчику, хотя на нее можно было купить целый обоз саней! Возникало вполне логичное предположение, что у Надежды имелся тайный и весьма богатый поклонник. В день премьеры он мог прислать ей эту брошь вместе с запиской, в которой назначал свидание. Один из служащих действительно видел какого-то долговязого студента с огромной корзиной цветов, впоследствии обнаруженных в гримуборной Надежды Симоновой. Таким образом, поспешное исчезновение девушки становилось вполне объяснимым, однако интуиция не давала Макару Александровичу успокаиваться — он недовольно хмурил брови и в задумчивости выпячивал нижнюю губу, благо что находился в своем кабинете один и гримас его никто не видел.

Любой женщине скрывать отсутствие личной жизни приходится намного тщательнее, чем какие-либо пикантные тайны, поскольку в первом случае она выглядит никому не нужной и поневоле начинает чувствовать себя ущербной, зато во втором случае, напротив, предстает в загадочно-интригующем свете!

Макар Александрович в который уже раз достал из стола злополучную брошь и теперь рассеянно любовался на блеск украшавших ее бриллиантов. То, что она не принадлежала к семейным драгоценностям Симоновых, он уже выяснил, не дойдя при этом до той степени уверенности, которая бы позволила удостовериться в том, что ему говорят правду.

Однако у него под рукой имелся ценный свидетель, вхожий в семейство Симоновых… Точнее сказать, гувернантка, французская подданная Маргарита Дешам, которая проходила по делу Юлия Симонова в качестве обвиняемой и которую некоторые бульварные газеты уже величали ее не иначе, как «мадам отравительница». В данный момент француженка содержалась под стражей в следственном участке, поэтому вызвать ее на допрос было делом нескольких минут.

Пока полицейский чиновник ходил за мадам Дешам, Гурский достал дело о смерти Юлия Симонова, решив, что начнет допрос именно с него и лишь затем предъявит для опознания пресловутую брошь.

Неделя заключения в участке сказалась на француженке самым плачевным образом — она настолько побледнела и подурнела, что выглядела постаревшей лет на десять, а ее замечательные черные глаза утратили свой порочный блеск, словно потускнев от выплаканных слез.

Когда женщина вошла, Макар Александрович вежливо приподнялся со стула и указал ей место напротив. Маргарита послушно села, посмотрев на следователя взглядом «побитой собаки», как не без жалости отметил про себя Гурский.

— Вы себя хорошо чувствуете, мадам Дешам? — учтиво осведомился он.

— Плёхо, — вздохнула француженка. — Когда ви отпускать меня отсюда?

— Увы, пока это не в моей власти.

— Но ведь я невьеновна, это недоразумений! — от волнения она стала говорить по-русски хуже прежнего, чаще путаясь в окончаниях.

— Я вам верю, — ласково кивнул Гурский, — и надеюсь это доказать. Однако мне понадобится ваша помощь.

— Как я могу вам помогать?

— Отвечая на мои вопросы предельно искренне и правдиво. Кстати, если вам будет затруднительно изъясняться, можете переходить на родной язык.

— Зачьем? Я столько лет прожить в России, что… — Тут ее голос дрогнул, и она отвела глаза. — Я буду говорить по-русски.

— Ну-с, это как вам будет угодно… Итак, начнем по порядку. Вы обвиняетесь в отравлении своего воспитанника — гимназиста Юлия Симонова. Что вы имеете сказать по этому поводу?

— Это трагическое недоразуменье!

— Я это уже слышал, однако молодой человек погиб, а эксперты установили, что его смерть наступила от большой дозы морфия. Иначе говоря, он был отравлен.

— Месье Юлий болеть краснухой и сам принимать лекарства. Он мог пить морфий по ошибка!

— Да, мне известно, что он принимал йодистый калий с добавлением яблочно-кислого железа. Однако это лекарство было прописано ему в каплях, в то время как морфий, свободно хранившийся в доме, имел форму порошка. Согласитесь, что по ошибке подсыпать порошок в капли довольно трудно, даже если делать это глубокой ночью!

— Ничего этого я не знаю…

— Но если никто не позаботился подсыпать ему морфий в дозе, способной убить даже взрослого мужчину, а он сам вряд ли мог совершить такое по ошибке, то остается предположить, что это было сделано нарочно. Иными словами, ваш воспитанник решил покончить с собой. Вы допускаете такую возможность, мадам Дешам?

— Я не знаю…

— Простите, — твердо заявил Гурский, чувствуя, что допрос начинает заходить в тупик, — но позвольте вам в этом не поверить! Вы чаще других общались с погибшим юношей и поэтому не могли не заметить какие-то тревожные симптомы в его настроении или странности в поведении. Поймите же, наконец, что суд присяжных будет колебаться в выборе именно между двумя этими возможностями — или юноша отравился сам, или был отравлен вами, мадам!

— Это я понимаю, — решительно кивнула мадам Дешам. — Но мне непонятно другой — почему месье Юлий мог захотеть это сделать?

— Хорошо, тогда я постараюсь вам помочь. Он был избалованным ребенком?

— Да, очень.

— Самолюбив и эгоистичен?