Роковые обстоятельства

— Лет пятидесяти, дородный, росту повыше среднего, однако немного сутуловат, — не дав сказать Ливневу, быстро отрапортовал Раскольников, делая это с каким-то странным злорадством, смысл которого стал ясен немного позднее. — Волосы белокурые, борода лопатой, причем еще светлее волос. Одевается всегда щегольски да еще любит ходить с красивой тростью и смотреться барином.

— Прекрасно изложено, — похвалил Гурский. — Это ваш знакомый?

— Можно сказать и так.

— Ладно-с… Кстати, вы не могли бы сообщить мне адрес этого господина?

— О да, — заметно оживился Раскольников, — причем сделаю это с превеликим удовольствием.

В его голосе и позе было что-то столь необычное, что Макар Александрович насторожился — Бог знает, чего ждать от этих студентов!

— Я весь внимание… — осторожно произнес он, ожидая подвоха — и не ошибся!

Перед тем как продолжить, Раскольников нарочито медленно закурил, но следователь не стал его торопить, решив не давать собеседнику повода насладиться его нетерпением. Наконец, сделав несколько затяжек и скривив губы в зловещей ухмылке, студент соблаговолил произнести одну фразу:

— Адрес у него очень короткий — ад!

— Не понял?

— Так он ведь на днях тоже застрелился, — пояснил Ливнев и залился столь неприятным смехом, что даже приятель посмотрел на него с укоризной.

Глава 20 НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Суд над французской подданной Маргаритой Дешам, обвиняемой в отравлении своего воспитанника Юлия Симонова, продолжался не один день и вызвал большой общественный резонанс. Зал заседаний во все дни суда был заполнен разношерстной публикой, выражавшей самое заинтересованное участие. Особое сочувствие большинства собравшихся вызывал Павел Константинович Симонов, который держался просто, но с достоинством.

«Несчастный отец семейства! — всякий раз шелестело по рядам, занятым преимущественно не самыми молодыми особами женского пола, как только председатель суда или адвокаты обращались к Симонову. — Сначала сына отравили, а потом еще дочь застрелилась!»

«Темное это дело, — отвечали им скептики мужского пола, — сынок-то ведь мог и сам отравиться, ежели, положим, дурную болезнь от своей же гувернантки и подцепил! Да и вообще, в порядочных семействах дети с собой не кончают!»

Мадам Дешам вела себя весьма сдержанно, однако всем присутствующим, в том числе и присяжным, было очевидно, как тяжело она переживает смерть Юлия: гувернантка говорила о своем воспитаннике со слезами на глазах и нежностью в голосе.

Два дня ушло на допрос свидетелей, не обошлось и без изрядного курьеза. Один из одноклассников Юлия, отвечая на вопрос обвинителя о том, что ему было известно об отношениях молодого Симонова с гувернанткой, заявил, что тот ее совсем не уважал и откровенно тяготился ее постоянным присутствием на их вечеринках. На просьбу разъяснить, в чем именно выражалось это неуважение, юноша сослался на отзыв Юлия, сделанный им, когда они возвращались из гимназии.

«Но что же именно он сказал?» — настойчиво допытывался обвинитель.

«Я не могу этого повторить», — смущенно пролепетал изрядно покрасневший свидетель.

«Хотя бы приблизительно».

«Нет, не смею и не могу».

Своим упорным отказом он настолько разжег всеобщее любопытство, что старшина присяжных заседателей обратился к председателю суда — почтенному седовласому советнику юстиции с пышными бакенбардами с заявлением:

«Господа присяжные непременно желают знать — что именно сказал молодой Симонов о своей гувернантке?»

Председатель оказался в затруднительном положении: глупо было удалять публику и при закрытых дверях заслушивать несколько слов, но и понуждать скромного юношу произнести вслух то, что тот считал неприличным, он посчитал нравственно непозволительным. Однако исполнение требования старшины присяжных было для него обязательным. Судья ненадолго погрузился в размышления, и в зале воцарилась полнейшая тишина, свидетельствовавшая о возросшем до крайности нездоровом любопытстве публики.

Наконец решение было найдено — председатель суда попросил гимназиста приблизиться к его столу и написать слова Юлия на листе бумаги. После того, как тот выполнил эту просьбу, неуверенной рукой начертав: «Он назвал ее старой французской б…дью», судья попросил судебного пристава показать этот листок всем присяжным, а затем порвал его в клочья.

Вскоре после того как был объявлен перерыв и судьи покинули свои места, один из присутствующих на процессе сановников — человек уже преклонных лет да еще в вицмундире с двумя звездами — совершил поистине мальчишеский поступок. С неожиданным проворством он устремился к опустевшему столу и попытался сложить воедино разорванные клочки бумаги, вызвав этим веселое оживление публики.

Оторваться от увлекательного занятия ему пришлось только с возвращением председателя суда, чья физиономия заметно вытянулась от изумления.