Роковые таблички (СИ)

Тихо сопел Григорий, из дальнего угла долетал шёпот хозяев, потрескивало пламя керосинки – все эти звуки сливались во что-то мягкое и шуршащее. Что-то ласковое и тёплое, похожее на морской прибой, катающий камешки на солнечном пляже. Эти приветливые, спокойные шумы, растворяли, стирали своими махровыми крыльями неприглядное убожество и тесноту сырого подвала. Максим уже мог видеть чистый изумруд волн, белизну песка, синеву неба и кремовую спелость маленьких облачков.

Вода с глухим урчанием тянулась к ногам Максима, и, едва запомнившись влажным касанием, с шипением отползала. Снова и снова, раз за разом. Максиму нравилось здесь – тёплый песок, успокаивающий прибой, светлое небо. Он был частью этого блаженного пейзажа, как мокрый камень, или кусок раковины, пускающий перламутром солнечных зайчиков, и не имел ни малейшего желания что-либо менять вокруг.

Внезапно, из самых дальних и глубоких вод к его ногам стала стремительно приближаться сумрачная тень. Сначала медленно, но, чем ближе к кромке прибоя, тем движения этой, несущей тревогу тени, становились всё стремительней. Вместо ласкающих волн счастья и покоя, Максима принялись грубо толкать под ноги леденящие гребни страха и паники. Тень становилась всё больше, и с каждой секундой всё ближе. Казалось, вот-вот, и нечто страшное до невозможности, выскочит из воды, и мгновенно поглотит человека, не дав ему ни малейшего шанса на спасение.

Перед глазами вновь возник образ той, кого он ищет несколько месяцев, меряя шагами Подмосковье – его возлюбленной. Максим, не желая пропадать, так и не встретившись ещё раз с обожаемой Ольгой, напряг все свои силы, чтобы сбросить паутину слабости и покоя, спутавшую его с головы до ног. И, в тот самый миг, когда страшная тень готова была уже выпрыгнуть на берег, он, будто вырвавшись из липких пут, поднялся, и… открыл глаза.

Максим недоумённо моргал липкими веками, не в силах понять, где находится. Снова полумрак подвала, журнальный столик с грязной посудой и дрожащий огонёк керосинки. Стало ясно, что песок и прибой оказались ни чем иным, как сновидением, вызванным дикой усталостью, и, возможно, не без помощи чая с травками. Странный сон исчез, но остались шум и необъяснимая тревога.

Максим осмотрелся, и понял, что бормотание идёт из того угла подземелья, в котором стоял бак с водой. Именно там, две хлипкие фигуры склонились над третьей, обмякшей на скамье. Максим с трудом попытался рассмотреть, что творится в сумеречном углу. Не сразу, но зрению вернулись привычные острота и фокус. На скамейке лицом вниз лежал Григорий, возле которого суетились старики хозяева. Казалось, они подбежали, чтобы помочь гостю лечь поудобнее, по-стариковски огрызаясь друг на друга.

Подвал наполнился каким-то неприятным запахом. Максим не мог уверенно сказать, чем это пахнет, но не раз за последние месяцы это зловоние порой буквально преследовало его. Бабка Елизавета покачивалась, склонившись над Григорием, и привычно понукала мужем:

― Всё стекло?

Старик заглянул в, стоящее под изголовьем скамьи, ведёрко.

― Льёт ещё. Подожду.

― Чего подожду? А таз где?

― Да, здесь он, здесь, чего разворчалась-то.

― На, вот, ещё положи, ― хозяйка подала что-то мужу. Дед Аркадий бросил это в таз, где уже лежали похожие куски непонятно-чего, глянцевито игравшие отсветами тусклых лучей горящих паров керосина. Ильич с улыбкой посмотрел на эту малоаппетитную кучу, суетливо потёр ладони, как старая помойная муха, и, как показалось Максиму, облизнулся.

― Долго возишься, Лизавета. Пора уже…, ― но собеседница грубо оборвала его, не дав высказаться до конца.

― Что пора, козёл старый? Помощи от тебя никакой. Иди лучше посмотри – второй не проснулся.

― Об этом не беспокойся, родная. Я сам видел, как он целую кружку с нашим чаем выдул. А я ему туда тройную дозу порошка всыпал. Он ещё сутки спать будет, не меньше.

Максим не сразу понял, что говорят о нём, но когда понял, в нём постепенно стала вскипать чёрная злоба. Так вот, откуда эти волшебные сны о морском прибое и курчавых облачках. И вот, откуда эта невозможная слабость в руках и ногах, из-за которой он уже несколько минут не может пошевелиться. Или может? Злость кипящей смолой клокотала в груди Максима, и, возможно, благодаря этой силе онемевшие ноги стали поднимать его тело над дощатым сиденьем.

Однако, первая попытка не удалась – стопы скользнули по земле, и зад Максима пребольно шмякнулся на скамейку. К счастью, хозяева не обратили внимания на этот звук. Ведь, Аркадий Ильич, крутящийся волчком возле жены, в этот момент ненароком зацепил ведро, которое с дребезжанием покатилось по полу, разбрызгивая зловонную жидкость.

Старуха тут же вскинулась на него:

― Что ж ты, пугало? Теперь, чтоб не воняло, пол заново перелопачивать придётся. Так бы и прибила…

― Сам всё уберу, не ругайся. О еде теперь долго можно не беспокоиться.