Роксолана

Настусе стало интересно – как подобный человек мог оказаться на службе у людей, торгующих женщинами? Должно быть, были в его судьбе какие-то таинственные события, которые привели его сюда и вынудили добывать свой хлеб, обучая невольниц…

Риччи также живо заинтересовался новой ученицей. Едва начав урок, он подробнейшим образом расспросил ее, откуда она родом, кто ее отец, когда она попала в полон, что знает и умеет.

Сдержанными и вежливыми ответами Настуси он остался доволен, хотя иногда слегка улыбался. В особенности тогда, когда девушка настойчиво подчеркнула свою приверженность православию и заговорила о красоте его обрядов и храмов.

Это уязвило ее настолько, что она осмелилась заметить:

– Вы, должно быть, принадлежите к латинской церкви…

Риччи снова усмехнулся и ответил:

– К ней принадлежали мои родители.

– Родители? А вы, значит, приняли другую веру? – спросила Настуся с некоторым возмущением. Потому что еще из семьи вынесла предосудительное отношение к тем, кто пренебрегает верой отцов.

– Нет, – ответил Риччи, продолжая посмеиваться. – Но об этом, если вам и в самом деле интересно, мы поговорим когда-нибудь позже. И о красоте обрядов и храмов в разных краях тоже. Я всегда готов побеседовать, в особенности с людьми молодыми и любознательными…

После этого наставник вернулся к уроку. Он говорил по-итальянски, а затем переводил каждую фразу, используя невероятную мешанину слов из трех или четырех языков, но, странное дело, – Настуся его хорошо понимала. Речь шла о нравах разных народов, о жизни придворной знати и королей, о том, как там пишут письма, какие строят дома, как одеваются. Это было захватывающе интересно.

Настуся настолько увлеклась его рассказами, что до вечера так и не нашла времени подумать о самом учителе. Только расспрашивала Клару о том, что говорил Риччи раньше, до ее прихода в школу. В конце занятий итальянец, как и Абдулла, учил девушек счету.

Позже вечером подруги отвели ее в те покои, в которых Настуся уже побывала, когда ее только привели в этот дом. На вопрос, чему здесь учат, ей ответили:

– Всяким глупостям! Сейчас сама увидишь.

Здесь наставницами были женщины, и возглавляла их та самая начальница, которая переодевала Настусю.

Они учили любезничать, садиться на колени, нежно и пылко целоваться, плавно ходить по покоям, одевать и раздевать мужчин (которых представляли деревянные куклы в человеческий рост), обнимать, изящно повязывать чалмы и тюрбаны.

Настусе эта наука не понравилась. Она и представить себе не могла, как можно целовать кого-либо, кроме Степана. Но припомнила слова Ванды и задумалась.

В эту ночь она долго не могла уснуть. Думала обо всем, что увидела и услышала в этой странной школе. И только одно ее радовало: похоже, ей удастся самой повернуть учение в том направлении, какое ее интересует. Уже с первого дня, следя за поведением учителей, она надеялась, что у нее это может получиться. Утешившись этой мыслью, Настуся крепко заснула.

Вскоре ей удалось понять главное различие между ее учителями. У Абдуллы не было бога, кроме Аллаха, не было другой власти, кроме султана, не было иного мира, кроме исламского. Он был добрым и, пожалуй, приятным человеком. Но напоминал ей вола на току в молотьбу, который без конца ходит по кругу, хоть временами этот круг и оказывается довольно широким. Абдулла с восторгом говорил о величии власти султана, о красоте турецкой столицы и ее дворцов, о цветущих садах, о пышных одеяниях придворных, о мощи турецких войск, о далеких странах, которые покорились Турции, об их богатствах и красотах, о тайнах Востока. Но основной мыслью всех его рассказов была идея о предначертании. Все будет так, как должно быть, как предназначил Аллах. И этим он сильно отличался от итальянца. Именно так разнятся Восток и Запад.

Риччи же во всем подчеркивал значение человеческой мысли, предприимчивости и труда. Даже то, что выглядит совершенно неотвратимым, человек порой способен изменить.

Настусе это пришлось по душе. Потому что она ни на миг не расставалась с мечтой о бегстве, о том, что когда-нибудь вырвется из этого чуждого ей мира, в который ее насильно заключили, а теперь, помимо нужных и важных вещей, пытались приучить к поцелуям и любезничанью. Эту науку Настуся ненавидела так же сильно, как любила то, чему учил Риччи. Затаив дыхание, слушала она его рассказы о великолепных дворцах и храмах Рима, о царице морей Венеции, раскинувшейся на ста двадцати двух островах в морском заливе, о ее Большом совете, о могуществе дожей, о Золотой книге родословий венецианской знати, о сырых темницах в подземельях дворцов, об университетах в Падуе и Болонье и художественных школах Флоренции, о Ватикане и прочих чудесах эпохи Возрождения.