Роксолана: Королева Востока

Прежде всего ей нравилось в уроке Риччи то, что он говорил про предприимчивый дух тамошних людей. Поэтому победил в ней восторг, вызванный внешним блеском тамошней жизни. Но в конце она снова стала интересоваться людьми, о которых говорил итальянец. Особенно большое впечатление на нее произвел рассказ о том, что на Западе женщины занимаются тем же, чем и мужчины – торговлей, наукой и даже государственными делами. И странным образом, хоть она и была в неволе, в первый раз почувствовала себя человеком она именно здесь. Правда, и дома она знала, что были у нас государыни, вроде княгини Ольги. Но это знание уже как-то запылилось и поблекло, словно сказка. А там все происходило в ее время, жило. От одной этой мысли плечи ее сжимались, как стальные пружины, а грудь высоко вздымалась.

Тут она впервые подумала, почему бы женщине не заниматься государственными делами?

«Разве я не такой же человек, как мужчина?». Какая-то искра удивительного честолюбия заиграла в ее сердце. Это было для нее тем удивительнее, чем лучше она понимала, что находилась в рабстве, и понимала также, что там, в старом крае – как в мыслях она его звала – только монахини из всех женщин ведали своими общественными делами. Знала она, что у них были собственные советы, что сами они назначали членов своих монастырей на разные должности, отправляли их в поездки. А все остальные женщины этим не занимались. И тем бо́льше она была благодарна церкви, которая допускала женщин к такой работе. И тем больше сердилась на Риччи, который усмехаясь говорил про церковь.

Настя даже не могла представить, что Риччи был одним из политических шпионов Венеции, богатейшего города тогдашней Европы. Он должен был всеми способами отслеживать отношения на Востоке и содействовать образованию смышленых невольниц, которых после можно было бы употребить для сбора данных при дворах мусульманских наместников, адмиралов, генералов, визирей и вельмож.

Чтобы не обращать на себя внимание турецких властей, которые особенно ненавидели венецианцев, Риччи формально служил Генуе – сопернику Венеции, которая пользовалась значительно большей симпатией среди турок. Большая генуэзская торговая компания, в которой служил до этого времени Риччи, состояла в союзе с армянскими, греческими, турецкими и арабскими купцами. Интересы и политика в союзе были так искусно связаны и скрыты, что не все его члены понимали суть дела. Главная управа союза нарочно расположилась в Кафе, а не в Царьграде, где был лишь филиал с самыми доверенными людьми.

Настя больше сердцем, чем разумом понимала, что в ходе ее мыслей происходит некая перемена. Душа словно сад разделилась на три части, усаженные разными цветами.

Первую насадили еще дома, она была милее всех, ароматная как василек, хоть и наименее толковая.

Другая часть – та, которую в ней взращивал турецкий учитель Абдулла. Она не любила его уроки, но сам он ей нравился, ибо она чувствовала в нем честного, верующего человека.

Третья часть была делом итальянского учителя Риччи. Она нутром чуяла, что тот хуже турка. Но от науки его так и тянуло сладко, как от греха. Как от теплой, ясной воды, что обволакивала ее в купальне, веяло от дивной науки тогдашнего ловкого Запада. Она больше чуяла, чем понимала, что освобождает сущность человека, но делает это ужасно, будто давая яд в одну руку и нож – в другую, говорит: «Тебе все можно, делай, что хочешь!» А старая мудрость Востока говорила: «Слушай Аллаха на небе и султана на земле!» Она связывала сильнее татарских ремней. Но в этом чувствовалась и сила. Настя чувствовала ее и в Абдулле, что был крепко связан этой наукой по рукам и ногам.

Перед чистой, словно цветок, душой Насти стоял тогдашний Запад Ренессанса, уже пораженный неверием и злодейством, – и чуждый Восток, полный жестокостей, но более сильный в вере. Видно, поэтому Бог избрал его своим оружием на земле.

Она трепетала внутри, как трепещет бабочка, брошенная в воду. Ее единственной внутренней опорой был крест. Но его все больше будто поглощали два новых потока. Но появлялся он в ее душе, даже ярче сиял, чем прежде. И она так держалась за него, как букашка держится за соломку, несомую водой.

О страшный потоп встревоженной людской души! Этот потоп только начинал заполнять невинную душу Настеньки…

* * *

Хоть Насте и не нравился Риччи, она все же слушала его, затаив дыхание. Особенно про независимых женщин в Италии. Как же он интересно рассказывал! Про их интриги и заговоры, или про разные яды, которыми сживали со свету врагов.

Внутри у нее что-то кричало, что так нельзя поступать. Но крик сразу глушило осознание того, что так делают… И нравственный крик ее души был все тише и тише. Она просто свыклась с тем, что страдала от этого.