Роксолана: королева Востока

Что за судьба ждала каждую? Одну — получше, другую — похуже: может, ждала их пугающая роскоши домов Дамаска, Смирны, Марокко и Самарканда… Но не сможет она сравниться с болью в их душах. Поэтому нежной кистью своей сумрак накладывал тень на глаза невольниц, как и прежде. Теперь они грустно пели на прощание… Пели, щебетали словно птицы… Берега Крыма и кошмарный город Кафу они покидали с болью. Такова судьба человека: он жалеет о том, что было, хоть это было и плохо, ведь боится того, что будет, ибо что будет — неясно.

Хоть они и были очень утомлены, из-за бессонницы в прошлую ночь, этой ночью они не спали точно так же. Как только таинственная ночь покрыла черным бархатом бескрайнюю поверхность моря, ужас охватил черную галеру и не давал он заснуть ни рабыням, ни их господам. Рассказывали они друг другу про пиратов, про страшного Хайреддина с рыжей бородой, который не боится даже галер высоких начальников. Рассказывали про козацкие чайки, которые неожиданно нападают на море и поджигают турецкие галеры.

Настя мечтала о последнем, хотя очень боялась пожара на воде.

А как только наступила полночь, и небо на Черным морем почернело словно самый темный бархат, так что ни одна звезда не сияла на его своде, бедные невольницы увидели, как далеко-далеко засверкали три красных огонька. Они быстро приближались. Беспокойство охватило торговцев на галере.

Кто бы это мог быть?

В ту эпоху моря были опасны, как и сухопутные пути.

Беспокойство перешло в тревогу, ибо уже показались силуэты таинственных кораблей. То ли купеческие, то ли военные. Быстро пронесся по галере слух:

— Это Хайреддин с рыжей бородой!

Кто сказал? Все говорили. Кто начал? Никто не знал. Но ни одна душа не сомневалась, что плывет Хайреддин, «ужас пяти морей», от Алжира до Кафы и Каира, кошмарный и вездесущий…

Страх парализовал купеческую галеру. А три корабля Хайреддина — самого грозного пирата своего времени — были все ближе и светили красными огнями. В этом свете Черное море становилось еще чернее. Какое-то тяжелое удушье легло на воду, воздух и сердца всех, кто был на галере, — такое тяжелое, что, казалось, духи всех замученных грозным султаном Селимом отовсюду тучами слетались на справедливый суд Аллаха. Даже невольницы, которым нечего было терять, чувствовали, что их может ждать и нечто худшее, по сравнению с тем, что было: оказаться в руках закоренелых разбойников как добыча, которую делят по жребию.

^{Пиратские корабли XVI–XVIII вв.}

А мрачные суда Хайреддина подплывали все ближе и ближе. На их бортах уже виднелись черные стволы орудий, сверкали крюки и абордажные лестницы, которые разбойники перекидывали на купеческие корабли и по которым они шли с клинками в руках и зубах. Они уже стояли в ряд, ожидая приказа капитана.

Галера встала, как курица, атакованная коршунами. На одном из пиратских кораблей показался Хайреддин с рыжей бородой — ужас всех людей, шедших по морю, какой бы ни были они веры.

Его лицо было изрыто громадными шрамами. Сквозь легкий прозрачный кафтан красного шелка виднелась стальная кольчуга. На поясе у него были два острых ятагана, на боку — кривая сабля, а в руке — обычная палица. Борода его и правда была рыжей, даже красной, будто крашеной.

Настя от этого зрелища тихо, трясущимися губами стала читать псалом:

— Помилуй мя, Боже, по великой милости твоей и по множеству щедрот твоих…

Клара, дрожа всем телом, шептала Насте:

— Сейчас нападут…

Хайреддин нагло и уверенно смотрел на купеческую галеру, не говоря ни слова. Над его головой медленно поднималось красное полотно. Обычно на нем было одно лишь слово: «Сдавайтесь!»

Но теперь к великому удивлению всех, кто на него смотрел, там было написано: «Десять дней и ночей не возьму добычи ни на море, ни на суше, ни от мусульман, ни от неверных, с того дня как до ушей моих донеслась весть про восшествие на престол исламский десятого падишаха Османов».

Все вздохнули с облегчение, хотя страх не отступил сразу: и свободные, и невольники глядели на три пиратских корабля Хайреддина, что тихо шли мимо них.

Они почти исчезли в черном пространстве, но страх невольниц только возрос от мысли о скором приезде в город того, кому, пусть даже на десять дней, страшный Хайреддин выразил свое почтение.

Настя побелевшими губами все повторяла: «Помилуй мя, Боже», — теперь уже из страха оказаться в Царьграде — столице халифа.

Все невольницы уже Бог весть в который раз рассказывали друг другу, как перед выходом их на пристань закуют их по четверо в цепи, чтобы в толпе ни одна не убежала и не скрылась.

Клара, которая откуда-то подробно знала обо всем, что делают с невольницами, объясняла Насте, что когда вдруг нет цепей, то скорее мужчин свяжут обычной веревкой, чем молодых женщин и девушек.

— Почему? — спросила Настя.

— Я же говорила тебе! Мусульмане говорят, что глупейшая из женщин хитрее самого умного мужа. В конце концов мы в наше время — товар более дорогой, чем сильнейшие из мужчин.

Белые ручки Насти задрожали, а в ее синих глазах появились слезы.