Роксолана: королева Востока

Сто залпов провозгласили начало джихада. Так начинался священный поход султана Сулеймана. В первый день джихада кровавый дождь прошел по земле христианской, по дорогом, по которым предстояло пройти большим полкам падишаха. Шел кровавый дождь, хотя на небе не было ни одной тучи и ветер не дул. Он выпал и лежал на полях, тропах и дорогах с полудня до ночи. А в воздухе на венгерских равнинах поднялась кровавая пыль и неделями она заслоняла небо. Ее тучи днем и ночью пролетали в страшном блеске. И великий ужас пошел по бескрайним венгерским пуштам и по рыцарским замкам. А безысходность черным саваном легла на солнечные земли мадьяров и хорватов от края до края.

Когда из семи ворот Стамбула тучей двинулись полки Сулеймана, с Черного моря пришла буря, шедшая перед войском великого султана, проливая удивительные дожди, что милями застилали дороги полкам падишаха. Исламское войско со страхом смотрело на своего монарха. А он ехал на черном как ночь коне под зеленым знаменем Пророка, с мечем Магомета. «Непоколебимый и Великий» султан Сулейман даже глазом не моргнул при виде удивительных небесных знамений. А его войско смотрело на величественную фигуру Сулеймана, ехавшего на быстром коне, как на образ Кары Господней. На нем не было никакого металла, кроме острой стали, никакого украшения.

Около него ехала в арабском шерстяном бурнусе и кашмирской шали в крытой коляске за немецким стеклом любимая жена завоевателя Роксолана Хюррем, «сердце сердца султана Сулеймана».

Когда на горизонте исчезли высочайшие башни Царьграда, султан пересел с коня в карету жены, чтобы попрощаться с ней, и сказал:

— Я сдержу слово и покажу тебе, как выглядит битва. Я пришлю за тобой. Под твою опеку я передаю моего старшего сына.

Кровь ударила в лицо Эль Хюррем. Великое доверие мужа к ней стало громом среди ясного неба. Даже слезы брызнули из ее глаз.

Сулейман Великий что-то взвешивал в уме. Через секунду он сказал:

— Ты знаешь, кто теперь комендант Стамбула? — Знаю, — ответила она удивленно, — Кассим.

— Да, Кассим, но он едет со мной на войну.

— Значит, его заместитель.

— Да, но он стар и не отважится предпринять самостоятельно что-то важное.

— Тогда кто же? — спросила он.

— Ты, — ответил он так тихо, что казалось, будто ей это послышалось.

— Ты отдал такое распоряжение?

— Первое правило власти: не отдавать ненужных приказов, ибо это мешает работать честным людям.

— А второе? — спросила она.

— Второе — то, про которое мне все время говорил покойный отец Селим, — пусть Аллах будет милостив к его душе! Он говорил: «Чтобы получить государство, нужно в урочное время иметь не более ста разумных людей, которые по приказу одного готовы к любому труду и к любой жертве. А чтобы управлять государством, хватит и пятерых таких людей». Есть ли у тебя, о Хюррем, пять таких доверенных людей? Спрашиваю тебя потому, что Стамбул — глава всех моих городов, а ты будешь главой Стамбула.

Она задумалась и ответила:

— Если бы у меня не было их, то что потребовалось бы для того, чтобы их найти?

— Мудрый вопрос, о Хюррем! Но ни один человек не находит таких людей, их находит и посылает на доброе дело только всемогущий Аллах. И они по воле Его так стремятся к хорошему правителю, как железная стружка к магниту, показанному тебе недавно венецианским фокусником.

— Как же распознать их?

— Распознать их можно только по прошествии долгого времени по их трудолюбию и праведности. Это две приметы — они как два глаза человека. Одна может существовать без другой. Даже приносить пользу. Но помощник власти без одной из них — калека.

— Как же удержать таких людей около себя?

— Покойный отец мой Селим, пусть Аллах будет милостив к душе его, так учил меня, о Хюррем, а его опыт был огромен: первая примета властителя — никогда не смеяться над верным слугой! Очень долго приходится ждать, прежде чем убедишься, кто тебе верен, так что никогда не смейся ни над кем из тех, кто стоит при тебе. Лучше убить, чем глумиться. Потому, что это насмешка над обоими. Отравленные не могут ни работать, ни править.

— Никогда я еще не издевалась над своими слугами.

— Знаю, о Хюррем, ибо внимательно смотрю за тобой, с тех пор как ты подняла на меня несмелый взгляд свой. И поэтому говорю тебе, что ты теперь будешь настоящим комендантом Стамбула даже без моего приказа.

— У меня только один грех на душе: я сказала убить без допроса великого визиря Ахмеда-баши. — Слезы лились из ее глаз.