Роксолана. Роковая любовь Сулеймана Великолепного

Это была неожиданность для всех, и наибольшая — для Ибрагима. Он даже не поверил, что речь идет о нем, а Пири Мехмед, вынув из-за пазухи золотую круглую печать, завернутую в парчовый платочек, никак не мог постичь, где же тот Ибрагим-паша, которому он должен ее передать. Ибрагиму полагалось бы встать, поклониться султану до земли, поцеловать следы его ног, а потом уже взять символ наивысшей власти, но он не мог пошевелиться, сидел окаменело, так же, как и старый Мехмед-паша, который, помаргивая своими серыми глазами, искал и никак не мог найти того таинственного Ибрагим-пашу. Зато вскочил на ноги жирный Ахмед-паша, выпученными глазами уставился на государственную печать, хотел броситься к ней, но не посмел, только подался всем своим тяжелым телом, перегнулся к Мехмед-паше, словно ждал, что он вложит печать в руку Ибрагима лишь затем, чтобы тот передал ее ему, Ахмед-паше, ибо кто же здесь был наиболее достоин этой высочайшей султанской милости?

— Мудрейший из моих визирей заслужил провести остаток своей жизни в мире, удалившись от дел, — словно бы ничего не замечая, спокойно сказал султан. — Мы не забудем его своими милостями и будем обращаться к его советам. Его место по нашему повелению займет Ибрагим-паша, которому жалуем также звание румелийского беглербега с положенными доходами. Мы просили бы высочайшего Пири Мехмед-пашу сказать свое мнение о великом визире Ибрагим-паше.

Только тогда Пири Мехмед встал, низко поклонился султану и, передавая печать Ибрагиму, хрипло произнес:

— Вашему рабу к лицу честь великого визиря.

И не понять, одобрял он султанский выбор или смеялся над ним.

Ибрагим взял печать, поцеловал ее, снова завернул в парчовый платочек и спрятал за пазуху.

Впервые при Османах великим визирем становился не урожденный турок, а чужестранец, отуреченный гяур да еще и раб в придачу. На старом Пири Мехмеде обрывалась великая и славная история. Начиналась история новая. Какой она будет?

А пока она была смешной. Ахмед-паша готов был лопнуть от гнева. Если бы не дильсизы, следившие за каждым его движением, видимо загодя предупрежденные своими чаушами, он, пожалуй, даже выхватил бы саблю. Хотел крикнуть что-то гневное, оскорбительное, отчаянное, но из горла у него вырывался лишь клекот. Наконец султан обратил на него внимание. Нахмуренно глянул из-под высокого тюрбана, словно удивляясь, как попал этот встрепанный толстяк в почтенное собрание высокого дивана. Только тогда Ахмед-паша спохватился, в его темной душе нахальство вмиг уступило место испугу, он рухнул на ковер и пополз к ногам султана, приминая ворс своим тяжелым телом, скуля:

— О мой великий повелитель, пролейте дождь своих милостей на вашего раба… Пошлите его вашей верной саблей в Египет…

Все же не смог просто отказаться от своих притязаний на державную печать, выторговывал себе хотя бы наместничество в Египте, от которого добровольно отказался этот чудак Чобан Мустафа-паша из-за своей жены султанской крови.

Султан кивнул милостиво.

— Мы подумаем, — сказал спокойно. — «Человек взывает ко злу так же, как он взывает к добру: ведь человек тороплив».

Ахмед-паша поцеловал полу Сулейманова одеяния, а Ибрагим из-под бровей взирал на него одним глазом и думал, что герои всегда плохие подданные. Долго ли сможет удерживаться от соблазнов Египта этот глупый паша и вообще сможет ли удержаться? В той земле, где в песках и болотах на протяжении тысячелетий без конца исчезали не только люди, но целые царства, верования и боги, не могла бы уцелеть и самая твердая душа. Из темных глубин Африки неустанно плыли в ту землю рабы, золото, слоновая кость, крокодиловая кожа, ароматические вещества и пряности, дорогое дерево, редкостные плоды и звери, хлеб и ткани, и от этих богатств кружились самые крепкие головы, грабители хотели стать богами, вчерашние разбойники провозглашали себя царями и султанами.