Роксолана. Роковая любовь Сулеймана Великолепного

Ночью гонец принес письмо от Роксоланы. Упал от изнеможения на пороге султанского шатра, только успев собственноручно передать Сулейману драгоценное письмо. Султан велел завернуть гонца в золотой кафтан, положить в сухом шатре и не тревожить, пока он не выспится.

«Мой повелитель, мой шах, любимый душой и сердцем, жизнь моя, единственная надежда моя на этом и на том свете! Пусть Тот, что вечно живой, отдалит вашу честную личность от всех болей, а ваше бытие от всех недугов, да приблизит Он вас к своим бесконечным милостям и отдаст под опеку своего наибольшего любимца Магомета и под защиту своих угодников; да поможет вам, чтобы вы со своей счастливой звездой и царским знаменем всегда одерживали победы над презренными и злорадными неверными, — аминь, величайший Помощник! Ныне меня, вашу рабыню, приятным отношением Повелителя, вызвавшим беспредельную радость, и вашим честным письмом, ароматным, как мускус, подняли из праха забвения, ибо изволили в свой царский счастливый час позаботиться, чтобы письмо дошло до меня и осчастливило меня. А какой чистой щедрости его страницы! Голова увенчана короной, а благословенные стопы бисерными драгоценностями и рубиновыми красками. Ваше письмо высушило кровавые слезы на моих заплаканных глазах, наполнив их светом, а в тоскующее сердце влило радость. Да исполнятся ваши, день моего счастья, все желания и радости души, да переполнены будут сады вашего благополучия прекрасными жасминовыми цветами моей любви, чарующей, как ваш пресветлый лик, о мой властитель, мой султан, мой падишах!»

Кто бы еще мог найти такие слова и в такую минуту для этого мрачного человека? Султан читал и перечитывал письмо от Хуррем, сожалел, что причинил ей боль, написав об Ибрагиме и послав подарки для Гульфем, казнился в душе за все несправедливости, допущенные им по отношению к Хасеки, может, клялся в дальнейшем никогда не причинять ей ни малейшей боли, конечно при условии, что аллах не допустит его гибели, подарит ему завтра победу, поможет уцелеть там, где никто не надеется уцелеть.

Как часто идут рядом любовь и смерть, но только почему-то получается так, что одни утешаются любовью, а других поджидает смерть неведомо за что, неведомо почему.

Король ждал султана перед Мохачем. Холмистое поле, по сторонам пески, лозы. Черные тучи ползли по самому полю, извергая потоки воды, заливая людей, коней, пушки. Церковные прелаты пламенными словами вдохновляли воинов на бой с неверными. Королевский канцлер Стефан Брдарич советовал отступить. Сербские воеводы Радич Божич и Павел Бакич, хорошо знавшие воинственный нрав турок, советовали обставиться возами, но епископы и венгерские паны предпочитали сражаться только на открытом поле, и неразумный король послушал не опытных воинов, а этих спесивых крикунов и хвастунов. Войско было построено в два ряда. В первом — пехота под защитой восьмидесяти (против трехсот турецких!) пушек, во втором — надежда короля конница. Сам король с тысячью закованных в железо всадников, окруженный церковными прелатами и вельможами, объезжал и подбадривал свое войско, между тем как султан в своем роскошном шатре, сидя на золотом троне, вел последний перед боем диван. На диван были позваны не только воеводы, но и старейшие воины из янычар. Седые, косматые, с усами до пояса, старые янычары предстали перед султанским троном, не склоняя головы, ибо не склоняли ее даже перед самой смертью, не сгибаясь в поклонах, — они уже задубели от старости так, что не согнуться им даже от адского огня. Хусрев-бег обратился к старейшему из них, по имени Абдулла Тозлу, то есть Старик:

— Счастливый падишах хочет твоего совета, Старик.

— Какой ему еще лучший совет, — ответил янычар, — кроме того, чтобы дрался.