Роксолана. Страсти в гареме

Рустем появился перед Михримах точно таким же послушным, как и раньше, придерживал поводья ее коня, бежал рысцой следом, когда султанская дочь пускала коня вскачь.

— Ну как, погасил пожар? — полюбопытствовала она.

— Само погасло.

— Почему же так долго пропадал там?

— Ловил поджигателей.

— И поймал?

— Малость.

— Кто же они?

— Казаки.

— А что это такое?

— Никто не знает. Прозываются так, вот и все. Приплыли из-за моря на лодках. В Синопе сожгли все, разграбили, захватили коней — и сюда.

— Не побоялись Стамбула?

— А чего им бояться?

Михримах остановила коня, долго смотрела на визиря. Видела многих спокойных людей, среди них самый спокойный — отец ее, султан Сулейман, но такого человека, как этот бывший султанский конюх, найдешь ли еще на свете.

— Почему же не расскажешь о них?

— А что рассказывать? Они вошли в Ускюдар, а я наскочил на них. Нас было больше, мы и одолели. Семьдесят и двоих отвез в Эди-куле. Их вожака тоже. Теперь грызет свои кандалы.

— Как это — грызет?

— Зубами. Лютый человек и силой обладает неистовой.

^{Один из портретов Роксоланы работы венецианского художника}

Михримах пришло на ум: это с Украины, с материнской земли! Рассказать ей! Немедленно! Ведь была она не просто девушкой, а султанской дочерью, настроения у нее менялись с такой скоростью, что даже сама не успевала удивляться. А уже в следующее мгновение воскликнула:

— Поведи меня туда!

— Куда, ваше высочество?

— О Аллах, какой ты недотепа! К тому казаку! Я хочу его видеть!

— Казак — пока на свободе. А в Эди-куле ни казака, ни человека.

— Хочу его видеть!

— Ваше высочество, даже имам не поможет повешенному.

— Сказано тебе! Пойди скажи моим евнухам, они проведут туда и без тебя.

Евнухи торчали на Ат-Мейдане, не спуская глаз с Рустема-паши и Михримах, так, будто визирь был котом, а принцесса птичкой или мышью.

— Эти проведут, — пробормотал Рустем. — Эти проведут и заведут куда хочешь. А вам бы, ваше высочество, не следовало идти в то паскудное место.

— Не твое дело!

— Я только к тому, что когда воз разбился, то всегда найдутся охотники указать дорогу, да только ведь ехать не на чем.

У Михримах снова сменилось настроение.

— Не хочу я туда ехать. Это, наверное, так страшно. И этот казак… Как его зовут?

— Казак, да и все.

— Имя?!

— Что имя? Для мертвых все равно. Сегодня он еще зовется Байдой, а велит его величество султан — и…

— Байда? Что это такое?

— А кто может знать? Наверное, человек, который любит пить и гулять, ну и от нечего делать помахивает сабелькой.

— Я пошлю ему сладостей.

— Ваше высочество! Какие же сладости для человека, которому завтра отрубят голову? Уж если посылать, то меду и водки.

— Что это такое?

— Напитки, которые употребляют христиане, чтобы поднять дух.

— Разве не поднимает духа молитва?

— Молитва — для правоверных. От нее они даже пьянеют, точно так же, как от крови.

— Как ты смеешь? Правоверные пьют только воду.

— Ваше высочество, водой они уже запивают. А пьют кровь. От нее и пьяны. Как сказано: «Купайтесь в их крови».

— Пошли тому казаку то, что нужно. И скажешь мне завтра.

А самой снова не давала покоя мысль: «Рассказать ее величеству султанше! Немедленно рассказать матери! Ведь это же с ее земли! Все ли там такие?»

А к Рустему снова обратилась придирчиво:

— Разве никогда раньше не было казаков в Эди-куле? Почему я не знала?

Он был спокоен:

— Ваше высочество, они не добирались до Эди-куле. Слишком далеко. А этот добрался. Забыл о мудрости: прежде чем украсть минарет, подумай, как его спрятать.

Байда

Что начинается несчастьем, заканчивается тоже несчастьем. Всегда о самом главном узнаешь слишком поздно. И хотя весть о казаках в Эди-куле, словно бы состязаясь, принесли ей Гасан-ага, Михримах, даже сам султан, Роксолана знала, что уже поздно, что ничем не поможешь, да еще и этот неповоротливый и неуклюжий Рустем на этот раз проявил неуместную резвость и дал Сулейману прекрасный повод выставить перед всем Стамбулом виновников ужасного пожара, сожравшего чуть ли не половину столицы, обвинив этих несчастных, не спрашивая их провинности, ибо побежденный всегда виноват и всегда платит самую высокую цену.

Гасан приходил к ней каждый день, она допытывалась:

— Как они там? Что делает тот, которого ты называешь Байдой?

— Ваше величество, он поет.

— О боже! Что же он поет?

— Песни. Сам слагает их для себя. Последняя такая: «Ой, п’є Байда мед-горiлочку, та не день не нiчку, та й не в одиночку!..»

— Это Михримах послала ему еду и питье. Мое дитя!

Гасан-ага печально улыбнулся одними глазами. Если бы султанша могла видеть, как ест и пьет Байда в подземельях первого палача империи Джюзел-аги…