Роксолана. В гареме Сулеймана Великолепного

– Но ведешь такие речи.

– Я так долго вас ждала!

– Дождалась!

– Теперь хотела бы быть вместе с вами все время.

– Ты со мной.

– Иногда и там, где никто не подозревает.

– Ты встречала меня в тронном зале.

– Это слишком торжественно. Женщине хочется иногда простых радостей.

– Сама кормишь сына. Какая радость может быть проще?

– В самом деле. Но это тоже радость высокая.

Он удивлялся все сильнее и сильнее. От торжественного до простого, от высокого… куда же от высокого? К низкому?

– Я приняла ислам, но еще сохранила в себе воспоминания о своих праздниках. Только что наступил Новый год.

– Для неверных.

– В вашей столице чтятся все веры. Я знаю, что флорентийский посол устраивал торжественную встречу Нового года в своем дворце. Там были и приближенные вашего величества. В воскресенье будут праздновать венецианцы.

– Пусть празднуют.

– Мне хотелось бы побывать там с вашим величеством.

Эта женщина, которая только что надела самое дорогое в истории человечества платье, посягала на еще большее! Безмерно поражая его своим ясновидением, она сказала:

– Вы подумали о подаренном мне платье, ваше величество? Успокойтесь. Жена сельджукского султана Гияс эддине-Кей-Хюсрева Гюрджи-хатун, поклонница великого Руми, заплатила за поднесенный ей рубин сто восемьдесят тысяч диргемов. А разве Османы не победили сельджуков? И разве есть что-либо невозможное для Османов?

– Но то, что ты просишь, невозможно, – сурово сказал султан. – Моя любовь к тебе безгранична, но только в моем мире, не в чужом.

– Разве ваша столица – чужой мир?

– Есть требования власти, перед которыми бессильны и султаны.

– Вы не будете там султаном.

– А кем же я буду?

– Ну, – она задумалась лишь на мгновение, – ну… морским корсаром, разбойником, может, молодым зурначи – это уж как вам пожелается. Луиджи Грити устраивает в своем доме новогодний маскарад, там все будут переодеты, с лицами, закрытыми масками, никто не узнает, кто вы и кто я.

– И ты хотела бы туда?

– А разве вы не хотите доставить маленькую радость своей Хуррем? Ведь сказано: «И Аллах… дал встретить им блеск и радость».

Сулейман снисходительно хмыкнул. Эта женщина имеет неосторожность ссылаться на святую книгу.

– Там сказано, – терпеливо напомнил он: – «Терпи же терпением хорошим…» и еще сказано: «И, поистине, он тверд в любви к благам!»

Хуррем только тряхнула волосами, не собираясь проигрывать в состязании даже такому знатоку Корана, как султан, хотя не имела никаких надежд на победу. Но и султан еще не до конца знал, с кем имеет дело!

– «А что даст тебе знать, что такое она? – скороговоркой спросила Хуррем. – А что даст тебе знать, что такое ночь могущества? Ночь могущества лучше тысячи месяцев».

– «Это не слова поэта. Мало вы веруете!» – строго сказал Сулейман.

– «И не слова прорицателя. Мало вы припоминаете!» – немедленно ответила ему Хуррем.

Эта женщина могла бы вызвать восхищение даже у мертвого!

Султан долго молчал.

– Мне надо подумать.

Хуррем ластилась к своему повелителю, обнимала его шею тонкими руками, щекотала ухо поцелуями.

– Я проникла в книгохранилище вашего величества, развернула все двадцать платочков и парчовых платков из «Мухаммедие» Языджи-оглу и прочла всю сокровищницу ислама, видела на одной из страниц следы дыма, выходившего из сердца Языджи-оглу от горячей любви к Богу. Так я думала о вас, ваше величество, разыскивая истоки вашей бесконечности в истории. Если же мы пойдем на маскарад, я обещаю прочитать там всю «Иллях-наме» великого суфия Аттара, ибо почему-то хочется верить, что вы любите меня так же, как Хоррем-шах любил маленького своего раба Джавида.

– Но я не хочу, чтобы ты сгорела, как Джавид, – пробормотал испуганно Сулейман, чувствуя, что эта непостижимая женщина ведет его так же уверенно, как маленький эфиоп ведет огромного султанского слона.