Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана

Роксолана взглянула на крытые носилки, где упрямо оставался султан. Затем на Баязида и Михримах, стоявших впереди всех вельмож. Баязид смотрел на казака с нескрываемым мальчишеским любопытством. Михримах посверкивала из-под шелкового белого яшмака большими черными, как у Сулеймана, глазами, и трудно было понять, что творилось в ее душе. Зато Роксолана хорошо знала, что происходит в ее собственной душе. Намерение неожиданное, как откровение, отозвалось в ее сердце, она в бессилии подняла руки к груди, но не прижала их беспомощно, а вовремя опомнилась, показала обеими руками Рустем-паше, чтобы он вывел Байду из мрака и поставил его перед ней. Сам бросил этого рыцаря в подземелье, сам должен был и вывести.

Смотрела, как легко ступает, приближаясь к ней, Байда. Только что был в цепях, до сих пор еще они словно бы звенели на его могучем молодом теле, но не стал рабом ни на миг, дух его не сломился, не покорился. А она когда-то не смогла найти в себе такой силы. Она не боролась, не сопротивлялась, ее продавали на рабских базарах, отнимая у нее все людское, бросая ее в мир животный. У раба, которого продают и покупают, нет выбора. Но у него есть память и глубокое скрытое стремление мести. Оно ошеломляет, оно убивает, будто даже уничтожает, а потом рождает тебя заново и гремит в твоем сердце, как медные колокола набата.

Роксолана снова взглянула на Михримах. Сыновья для султана, для власти, для борьбы за власть, а дочь – для нее. Она отомстит своей дочерью[201]! Сама уже не могла вернуть прошлое, зато могла вернуть своему народу свою дочь. Сама уже никогда не согреется чужим солнцем и чужим счастьем – знала это твердо, расстояния между потерями с каждым днем все больше будут сокращаться для нее, равнодушие будет заливать душу, вот почему нужно одолеть равнодушие, пока есть еще силы. Месть и милосердие, милосердие и месть!

Рустем-паша подтолкнул Байду в спину, негромко буркнул что-то ему.

– Эв-ва! – удивился казак. – Сам султан турецкий? Пришел посмотреть и услышать? А вот я! Казак Байда! А там мои товарищи! Сбили кандалы с меня, так сбивайте и с них. Мы всегда вместе! Да только не выпускай нас живыми, султан, потому что и твою родную мать убил бы, и твоего отца сжег бы, и брата твоего зарезал бы, и дочь твою украл бы, и над сестрою надругался бы!

Теперь уже Роксолана знала наверняка, что султан не выйдет из лектики, чтобы оскорбительные слова казака не поразили его высокого достоинства. Так было лучше и для нее. Сулейман молча отдавал Байду ей. Великий визирь Лютфи-паша пошевельнулся было, чтобы подойти к ней, она остановила его кивком головы. Рустем-пашу отогнала от казака суровым взглядом. Стояла перед обнаженным до пояса богатырем бесстрашно, с вызовом в хрупкой фигуре, сказала ему негромко на своем (и его!) родном языке:

– Подойди.

Он сделал вид, что не расслышал, завертел головой. Удивлялся или издевался?

– Говорю, подойди ближе.

Он шагнул к ней.

– Я султанша этой земли.

– Прости, женщина, за мою обшарпанность. Казак – душа правдивая, сорочки не имеет.

Она повторила:

– Я султанша этой земли. Турецкой земли. Это он услышал. С сожалением промолвил:

– Встряхнуть бы ее всю нещадно. Жаль, не вышло.

Роксолана упорно пробивалась к его сознанию:

– Я султанша.

Лишь теперь он спохватился:

– О! Почет! Почет и позор!

– Но в моих жилах течет кровь такая же, как и в твоих.

– Черт тебе брат, а Люцифер дядька, вельможная женщина!

– Я не хочу слушать твоих оскорблений. Но прошу тебя внимательно выслушать меня. Ты видишь, сюда прибыл сам великий султан Сулейман, перед которым дрожит полмира.

– А я из той половины, которая не дрожит!

– С нами наш сын Баязид и наша дочь Михримах.

– Вон то малое да плюгавое?

– Великий султан и я отдаем тебе свою дочь в жены.

– Из кандалов да в родичи? Черт ему и рад!

– Не прерывай, когда говорит женщина.

– А чтоб тебе!

– Тебя сделают пашой.

– А что это такое?

– Дадут тебе санджак окраинный на Днепре или на Днестре. В Очакове или в Аккермане.

– Провались они все в сырую землю!

– Дадим тебе воинов. Будет у тебя большая сила. И за все это будешь защищать нашу землю от крымчаков.

Байда насторожился:

– Какую землю? Чью?

– Нашу. Украинскую.

– Да она ведь не ваша и никогда вашей не будет!

– Моя земля. Такая же, как и твоя. Сказала уже тебе, что я с Украины.

– Почему же не защитила до сих пор Украину, коли так? Почему допустила, чтобы орда вытаптывала маленьких детей?

– Не могла. Не было возможности. Боролась за себя.

– За себя? Ну!

– А теперь надумала с тобой.

– А если бы меня не было? Если бы тот утопленник не обманул меня да не поймал?

– Тогда и не знаю.

– И как же все это мудрено, хитро, черт его побери: и султанская дочь, и паша, и войско, а ты лишь стой да охраняй свою землю. Что же я должен за это? Сорочку последнюю? Так уже содрали! Шаровары эти кожаные? Так и они турецкие, потому как содрал их с турецкого хозяина галеры. Что же тогда?

– Должен ты сменить веру.

– Отуречиться и обасурманиться? Да пусть меня сырая земля не примет!

– Я прошу тебя, рыцарь, именем нашей земли прошу!