Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана

Шестнадцатилетний Мустафа уже имел в себе все от настоящего мужа. Все постиг, всему научился, имел прекрасное, совершенное тело, точный ум, проявлявшийся в еще более точном выражении, беспредельно мужественный и предельно женственный, он подхватывал всех, будто река, и нес за собой неудержимо и произвольно. Поражал всех величием, которого достиг не по праву рождения и наследства, а благодаря собственным способностям, которые означали, что его избрал сам Аллах. Единственная вершина, на которую еще не ступил, – султанская власть, но стоял перед ней с гордо поднятой головой, не униженным просителем, а законным наследником – либо достигнет, либо погибнет. Любил повторять слова римлянина Помпея: нужно побеждать, а не жить! Говорил это часто и охотно, словно бы знал, что смерть предназначена для других, а не для него, придерживался мнения, что смерть, как и все на свете, необходимо было заслужить. Сулейман не был похож на прежних султанов, которые с одинаковой жестокостью расправлялись с врагами и с приближенными людьми. Ни одного из великих визирей он не казнил, а отпустил с миром, как Пири Мехмеда, или же выслал из столицы, как Лютфи-пашу и старого евнуха Сулеймана. При этом султане не было тайных убийств в гаремах. Даже янычарский бунт Сулейман не подавил великой кровью, а купил покорность за золото. Между тем ни один из султанов не положил стольких неверных, как Сулейман. Он строил свою жизнь из чужих смертей. И чем больше было этих смертей, тем роскошнее разрасталось дерево его жизни, и самого султана повсюду прозывали Великолепным. Мустафа стремился сравняться с султаном в пышности и великолепии, а то и превзойти его, и если не в пышности внешней, для которой у него не было таких возможностей, как у Сулеймана, то в поведении, в способе мышления, в чувствах.

В Манисе он имел для торжественных оказий золотой кафтан, как у Мехмеда Фатиха, одежду носил из шелков, сотканных в Брусе, Манисе, Анкаре, Диарбакыре. За его одеждой, как и у султана, следил хаваш, получавший плату в шестьдесят акче золотом и пять облачений в год. Взятый из янычарских аджемов, Тульбент-агаси должен был присматривать за тюрбанами шахзаде и наматывать их ему на голову.

Все должно было служить пышности и величию. Одежда, осанка, слова, поступки. Голову Мустафа держал, словно драгоценный сосуд, поворачивал к собеседнику, будто дар небесный. Создавалось такое впечатление, будто только вокруг него возможна настоящая жизнь, а вне – скука, бессмысленность, никчемность. Подражая султану Селиму, который любил зеленые камни, носил на руке перстень с большим бриллиантом цвета морской травы. Знал только одно – возвыситься над миром дыханием могущества. Гнался за пышностью, за славой, за властью, не боялся отчаянного риска, веря в любовь к нему янычар, в их восторженность, в прославление и обожание. Не скупился на обещания всем своим сторонникам власти и добра, не заботясь о последствиях. Может, стал бы вторым Искандером, дай только ему трон. Не скупился и на слова, ибо имел только слова, и в том, что не владел большим, повинен султан Сулейман.

Распорядитель государства должен быть один, потому что несогласие в мыслях нарушило бы порядок. Но для сохранения порядка нужны многие. Властелины должны творить законы и учреждения, а люд – оберегать их, ибо люд умнее и постояннее в обычаях, чем один человек. Султан Сулейман слишком мелочен в управлении. Решает все сам, никому не верит, потому и выдумываются каждый день новые и новые законы, чтобы связать всем руки, чтобы никто не пошевельнулся, не пикнул. Мустафа не знал, каким султаном будет он. Знал только, что Сулейман – не такой, как нужно, и неутомимо повторял это, а в слушателях никогда у него не было недостатка. Сам Ибрагим, который дошел даже до того, что пренебрегал Сулейманом, подпал под чары Мустафы и из последнего своего похода слал шахзаде в Манису письма с заверениями в преданности, так, словно бы тот уже был султаном. Стали ли известны эти письма Сулейману, перехватили ли его улаки ответы Мустафы, которые он посылал Ибрагиму в Халеб и Багдад, – никто никогда об этом не узнает, все умерло вместе с Ибрагимом, а султанский сын не затронут был даже подозрением.

Не отразилась на положении Мустафы и неожиданная смерть валиде Хафсы, смерть, о которой с такой печалью писал ему тогда великий муфтий Кемаль-паша-заде:

«Суть этого течения речи – обжигающее душу, переполненное печалью событие с ее величеством, Высокой колыбелью, великой госпожой валиде, да упокоит Аллах ее душу и рассыплет по царству небесному ее милостыню, ибо она, простившись с земной обителью, упокоилась в месте пребывания божественного милосердия и приюта господнего благоволения. Преславное естество ее создано было для высшей благосклонности и заботливости ко всем созданиям людским. Если кто-нибудь выносил ногу несправедливости за пределы своего ковра, тому она сковывала ноги насилия цепью наказания, каждого, кто почитал ее, она сажала на подушку почести и уважения».