Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана

Так осуществился странный каприз Хюррем[108], и в воскресенье ночью среди трехсот гостей блестящего Луиджи Грити, переодетых в удивительнейшие костюмы, появились, охраняемые несколькими десятками переодетых дильсизов, высокий, широкогрудый корсар в широченных белых шароварах, в синей сорочке, в узкой безрукавке, шитой золотыми кручеными шнурами, в красной чалме с целым снопом перьев над нею, закрытый чудовищной маской каннибала, а рядом с ним маленькая гибкая цыганочка, вся в красном, с узенькой маской на лице, оставлявшей незакрытыми ее выразительные уста, которые щедро дарили улыбки на все стороны. Огромный зал в роскошном доме Грити был убран в строго античном стиле. Ничего лишнего, белый мрамор, белые статуи, низкие резные белые столы и ложа возле них для гостей. Напитки и кушанья подавали в серебряной посуде дивной чеканки. Даже у султана не было такой посуды. Из-за моря прибыли по вызову Грити венецианские актеры во главе с Анджело Мадуном лишь затем, чтобы показать в лицах историю любви Амура и Психеи. Грити, одетый толстым пашой, закрытый красной маской, выпустив из-под маски свои толстенные усы, усыпанные золотыми блестками, переходил от гостя к гостю, приветствовал, угощал, развлекал. У корсара спросил, не смог ли бы тот уступить ему свою цыганочку, но ответила сама цыганочка, заявив, что своего корсара она не променяет даже на райские врата. Любовь Амура и Психеи сменилась танцами молоденьких турчанок, одетых столь прозрачно, что мужчины забыли даже о крепком вине, которое Грити наливал с подлинно купеческой щедростью. Но все же и за всем этим гости не забывали наведываться к ложу, на котором возлежал обладатель красной чалмы, чтобы хоть намеком выразить ему свое уважение, словно бы ни для кого не было тайной, кто скрывается в этом одеянии и кто его спутница, переодетая цыганочкой. Несколько раз подходил и любимец султана Ибрагим, наряженный молоденьким хафизом, в скромном зеленом одеянии, с зеленой узкой маской на глазах, белозубый и красногубый. Он осмотрительно держался поодаль от цыганочки, не затрагивал ее ни словом, ни взглядом, обходил опасливо, даже Сулейман заметил это не без удовлетворения и шутя прочитал газель Хамди Челеби о красавице и ходже: «Поймала она ходжу-заде в капкан, сказала: “О ты, что зажигаешь огонь на току душ, о друг, ты захватил меня и скрутил, как жгут, о друг, ты потерял рассудок от ночной черноты моих волос, даже без крыльев сердце летит, точно птица, ты схитрил и выпустил любовь, и попала она в капкан”».

Затем цыганочка вскочила на стол, между редкостной серебряной посуды (правда, попорченной, с точки зрения правоверных, изображениями голых людей, птиц и зверей), и звонким голосом стала читать «Иллях-наме» персидского суфия Аттара. О том, как на грандиозном банкете при дворе шаха гурганского Хоррем-шаха знаменитый поэт Фахр, автор поэмы «Вис и Рамин», прочитал свои прекрасные стихи, и опьяневший шах подарил ему любимого мальчика-раба по имени Джавид. Но Фахр знал, что утром, протрезвившись, шах пожалеет о своем подарке. Поэтому он, желая сохранить раба для шаха, запирает мальчика в погреб, куда есть только один вход – через дверь в полу у трона. Ключ при двух свидетелях отдает придворному вельможе. Утром Хоррем-шах, узнав о поступке поэта, хвалит его за великодушие. Он берет ключ, идет в погреб и… находит там лишь кучку пепла. Ночью упала свеча, загорелся тюфячок, на котором спал Джавид, и все сгорело.

Хоррем-шах в отчаянии запирается в погребе и проводит все время в молитвах, а поэт Фахр, ужаснувшись случившемуся, уходит в пустыню, бродит там и слагает еще более прекрасные стихи.

Персидский язык цыганочки был слишком певуч, не слышалось в нем сухого шороха пустынных ветров, что придает неповторимую страсть сладкоречивым поэтам, но эта певучесть обернулась неожиданным очарованием, которое еще усиливалось от очарования самой цыганочки. Ее грозный корсар довольно замурлыкал, когда она прыгнула со стола снова к нему, но тут, осмелев, появился возле них белозубый хафиз в зеленом и спросил у корсара разрешения станцевать с его цыганочкой.

– А кто будет танцевать, ты или она? – спросил корсар, предвкушая заранее растерянность хафиза.

– Пусть он станет с барабаном, как евнух, а я буду танцевать вокруг, – нагнулась к уху корсара цыганочка.

– Ты так хочешь? – не поверил он, ибо зачем бы Хюррем еще и тут возвращаться памятью к гаремным танцам? – Если так, то пусть он возьмет барабан.

– Но я ведь не знаю, что выбивать, – испугался хафиз.

– То, что я буду танцевать! – крикнула цыганочка.