Роль любимой женщины

Алексей хрипел в подушку, задыхался и думал, что утром просто не встанет. Ушли все силы, которые нужны для жизни и стольких дел.

Но он проснулся, конечно, или вовсе не засыпал. Он не мог есть. Глоток кофе раскаленным куском солнца покатился по телу, и пытка началась сначала.

Он приехал на работу, мрачно прошел по коридору офиса, никому не улыбаясь, как обычно. Закрылся в своем кабинете. И тут позвонила художница, которая высекала портрет на памятнике отца, сказала, что они с Аленой могут приехать посмотреть работу. Он, конечно, сразу сообщил об этом Алене, но сказал, что пока не знает, когда сможет вырваться. На самом деле он мог вырваться хоть сию секунду. Поездка займет не больше двух часов. Но он оттягивал время встречи с Аленой.

Алексей напряженно думал: что же ему делать. Он так напряженно думал, как будто речь шла о жизни и смерти. Собственно, лукавить с собой уже не имело смысла. Речь шла именно об этом. В панике он вдруг вспомнил всю эту богомольную литературу об укрощении плоти. Книги о священниках, которые убивали тело, спасая душу. У него не было выхода.

Алексей сказал домашним, что у него заболел желудок, на работе — что у него началась сильная аллергия и он не может бриться. Он не ел, не пил, не курил. По утрам, как всегда, надевал свои дорогие офисные костюмы, сверкающие белоснежные рубашки и отправлялся в офис, как грешник из ада. На лице со щетиной, которая его странным образом украшала, как заявили коллеги, горели потемневшие от непосильного труда глаза. От непосильной борьбы. Плоть была сильнее укрощения.

Так он продержался две недели. Дольше избегать Алену было невозможно.

Глава 3 Кино для Алены

Он только сухо кивнул Алене, когда она подбежала к его машине. Посмотреть даже мельком не было никакой возможности.

Алена была очень озабочена. Безденежье надвигалось, а варианты решения проблем, наоборот, не виделись даже в тумане. Она все еще была разбита, раздавлена, убита. Она знала, что должна заставить себя позвонить своим режиссерам, вернуться на работу. Но не могла. Конечно, она не сможет работать.

Напряжение между собой и Алексеем она почувствовала не сразу.

Они обсудили ее очередную самоубийственную идею. Алена решила продать свою квартиру и купить меньшую.

— Понимаешь, мне в ней плохо. Я в ней заблудилась. Ты поможешь, Алеша?

— Да. Конечно. Можешь считать, что ты нашла покупателя. У меня трое детей. Мне нужны еще квартиры. Твой вариант — новую маленькую клетку для райской птички, конечно, подберут. Я постараюсь, чтобы разница в сумме была максимальной.

— Спасибо, — вздохнула она облегченно.

— Тебе спасибо. Мне всегда нравилась квартира отца.

Сердце Алены забилось ровнее. Отсрочка приговора. Будет какое-то время собирать собственные осколки и что-то придумывать. И вот тут-то она и почувствовала странное напряжение между ними. Алексей протянул руку, чтобы включить музыку, нечаянно коснулся ее руки и отдернул ладонь, как от удара током. Он приспустил окно с ее стороны, задел ее плотную черную юбку — и подавил вздох, как от боли. Она посмотрела на него, на его щетину, на отведенный от нее потемневший взгляд и все поняла просветлевшим вдруг мозгом, горящие угли прозрения рассыпались по ее телу.

Они приехали к художнице. Прошли в мастерскую. Там нахлынули другие чувства. Алена гладила высеченное белым на черном мраморе лицо мужа, поражалась и ужасалась его живой красоте. Металась ее душа в поисках его на земле. Алена плакала. Гладила руки художницы.

Алексей стоял неподвижно. Он никогда не встречал такого поведения у женщины. Таких эмоций, такого их выражения. Такой свободы в горе… И, наверное, во всем. Алена целовала мертвые губы в мраморе и не чувствовала, как рядом стынут в тоске и вожделении губы живые.

На удивительно удачный на самом деле портрет отца он тоже смотрел с болью. Алексей очень любил отца, а смотрел на него сейчас почти как на соперника. Как предатель. Как похититель чужих сокровищ смотрел. Если его, Алексея, продержать в его отчаянии и тупике еще год, два, неизвестно сколько, — может случиться что угодно. Сейчас ему кажется, что он мог бы, как маньяк, поджечь дом, убить родного отца. Они в одной ловушке. Валентин, который там, и Алексей, его сын, который здесь.

Потом они купили белые и красные розы, поехали на кладбище. Алена аккуратно разложила цветы на могиле. Алексей перекрестился на крест с иконой, стал молиться про себя. Только молитва была не о том, не о покое души отца. Бог, наверное, в ужасе от той молитвы, с какой обратился он. Смотреть на Алену, которая нагибалась, поворачивалась, всхлипывала, поправляла волосы, вытирала слезы тоски по тому, что осталось от ее оборванной любви, — было мукой. И мукой далеко не сострадания.

Алексей отвез ее домой, не помог выйти из машины, сказал «до связи» и не посмотрел ей вслед. Но она ушла, а он смог шевельнуться, отмереть лишь минут через двадцать.