Роль, заметная на экране

Я отошла подальше от бревна, чтобы сделать сильнее разбег для первого прыжка.

— Куда это ты? — удивленно спросила Анна Николаевна.

— Мне отсюда ловчее! — крикнула я, так как одновременно раздались первые тягучие звуки музыки.

Следом стегнуло слово:

— Мотор!

Я побежала и с первым тактом быстрой музыки танца так взвилась над бревном, что мое платье где-то затрещало…

Когда же я, окончив танец, на одной ноге замерла перед киноаппаратом, сердце мое замерло тоже. Я ждала упреков, обвинений… Но Анна Николаевна улыбалась:

— Хорошо, Рая. Ты немного что-то изменила по-своему, но это неплохо. И фуэте очень хорошо крутила!

Я от удивления чуть не шлепнулась, потеряв равновесие. Не заметить разницу в танцах было так же трудно, как не отличить полет птицы от планирования бумажного змея. Она же не обратила на это внимания. Или только сделала вид?..

«Неужели ей совершенно наплевать на меня?» — закралось в мою душу сомнение.

Ноги и руки сразу отяжелели, и я почувствовала усталость от длительной работы.

— Ну что же! Четыре великолепных дубля у нас есть, — сказал Евгений Данилович. — Я считаю, что этого достаточно.

— Все-таки пленка — это такое дело! — затянул свое всегдашнее Валя.

— Пора бы уж вам начать считаться со временем других! — сказал Евгений Данилович.

Он так принялся отчитывать операторов, что остальные молча заканчивали свои дела и торопливо усаживались в автобус. Трудно было понять, почему он так рассердился на них в этот раз. Впрочем, непонятным было и его решение снять мой танец на всю музыку-фонограмму, хотя накануне он жаловался, что нет времени. Всегда методичный Евгений Данилович сегодня был не похож на себя.

Правда, от меня не укрылось, что после возвращения автобуса у всех исчезла легкость в работе, а началась всегдашняя напряженная суетливость. Но, может быть, мне это только показалось оттого, что сама я полностью потеряла радость от своих движений.

На пароходе нас ждала еще одна неприятность: Михаил Алексеевич вернулся из банка без денег. Киностудия, оказывается, не выслала их, потому что мы не выполнили производственный план по съемкам.

— Деньги есть — Уфа гуляем, деньги нет — Чишма сидим! — с преувеличенным башкирским акцентом пошутил Хабир. — Ничего, товарищи, с завтрашнего дня столовая будет кормить в долг.

Многие начали ворчать. Те же, кто чересчур в обрез рассчитал получку, улеглись спать натощак. В их числе была и я.

* * *

Место, с которого невеста пастуха хочет броситься в озеро, выбрали на холме, над чудесной лесистой лощиной. Метров на двести ниже съемочной площадки лежит длинное озеро и сверкает на солнце рябью, словно сказочная рыба с зеркальной чешуей. Склон зарос кустами рябины и душистым шиповником. А чтобы на экране получилось, будто я собираюсь броситься с обрыва, наши художники собрали со всей округи камни и, добавив цемента и папье-маше, превратили край съемочной площадки в отвесную скалу.

Интересно, что скала, на которой должно произойти столько драматического, устроена на задворках деревни Старый Куштиряк, около хлевов и курятников. Ворота дворов и окна домишек выходят на противоположную сторону холма, где внизу протянулись нарядные улицы большого села Новый Куштиряк. Это очень поэтичное название: «куштиряк» по-башкирски — «тополя-близнецы». Бывают иногда такие, сросшиеся у корня. В Новом Куштиряке и сады, и колхозные фермы, и машинно-тракторное хозяйство. Туда переселились почти все из Старого Куштиряка.

Здесь, на горе, осталось всего несколько семей, очевидно, по воле стариков, решивших доживать свой век в привычном месте.

Старики и малыши из Старого и Нового Куштиряка уже снимались на поляне, где Хабир таскал меня вниз головой. Теперь, как только мы начнем работать, они, точно заправские балетоманы, рассаживаются около нас.

Сказать по правде, любоваться им было нечем. Мои «страдания», как всегда, должны репетироваться в самую последнюю минуту, пока же я лежала у края скалы, а «камыши» готовили, так сказать, танец утешения и дружбы около несчастной невесты пастуха.

С утра дул сильный ветер, было холодно, и девушки явились в халатах и теплых платках, а большинство выслушивало объяснения Анны Николаевны, укутавшись в одеяла. Запоминая движения, они расхаживали вокруг меня, махая полами халатов и концами одеял. Ноги, конечно, у всех застыли и плохо слушались. А я, лежа без движений, просто дрожала.

— Галя, — взмолилась я, подойдя к костюмерше, — вы не могли бы принести мне одеяло?

— Надо было раньше думать! — резонно заметила она. — До парохода два километра… Машин сейчас нет?

Мне ничего не оставалось делать, как подышать для тепла в балетные туфли и напялить их на негнущиеся ноги. Сначала я могла только топтаться на месте, потом, немного размявшись, стала отогреваться прыжками. «Камыши» в одеялах и платках прыгали под громкий счет Анны Николаевны.