Роль «зрелой женщины», или Чувствительные истории

– Помогите, – хрипел Клим из-под груды тел, – хоть кто-нибудь помогите же!

Этот зов ушел в пространство, в высокое небо. Там возникли два блика, два узких света и заскользили вниз, туда, где без сознания сидела на рельсах Ирина. Ветер трепал ее волосы, платье, разносил аромат ананаса.

– … Хочешь уйти? – послышалось из одного луча, и вся ее боль стихла, стало легко и покойно. – Хочешь? Мгновенно взлететь и парить, свободно, светло… Хочешь? – звук шел изнутри нее, и свежая прохлада уже овевала щеки.

Она слушала, как освобождение и готова была согласиться, когда возникло нечто иное, тоже из глубин ее существа.

– "Жить, жить, жить", – послышалось ей.

А поезд уже набегал с моста, и машинист жал на все гудки, рев сотрясал окрестности. Тщетно.... Эта женщина на рельсах ничего не слышит!

"Жить, жить, жить",– и вдруг она увидела перед собой свою дочь, Киску, повзрослевшую, в халатике, с ребенком на руках, на фоне незнакомой стены с двумя яркими тарелочками.

– Жить! – вскрикнула Ирина.

Сознание вспыхнуло. Под налетающим свистом и грохотом, вскинув руки, она покатилась вниз с насыпи в бурьян. Машинист высунул голову, свирепо кричал ей, с облегчением глядя на кувыркания тетки вниз по склону.

Поезд понесся дальше. Еще не скрылись его последние огни, когда в бурьяне под косогором началась очистительная истерика Ирины. Она рыдала так отчаянно, что даже вороны не выдерживали, взлетали и вновь опускались на край колокольни. Наконец, она села. Поезд давно скрылся, и только зрачок семафора еще краснел издали. Потирая ушибленную ногу, она поднялась. Постояла, глубоко дыша, с наслаждением осматриваясь вокруг, вверх, в небо.

– Мама! Я справилась! Я прошла!

Летний день жил тихой светлой жизнью. Ивы по-прежнему склонялись к пруду, тонко благоухали некошеные травы. Возле нее на белое бревно села бабочка, медленно раскрыла и закрыла шоколадные крылья с голубым глазком. На твердых слюдяных крыльях бесшумно летали стрекозы.

Глубокое спокойствие омывало сердце.

Пассажиры настороженно следили за Климом.

– Может, милицию позвать? Не похож на пьяного-то. В тельняшке. Эй, моряк, не шути больше. А почему поезд ревел, как скаженный? Ладно, проехали.

Двери купе загремели, люди ушли готовиться к окончанию путешествия, которое чуть не омрачилось странным происшествием. Видя, что Клим больше не рвется, расступились и самые осторожные. Тяжело дыша, он полусидел поперек коридора. Ворот рубашки его был надорван, на щеке багровела ссадина. Соседка, гордая тем, что спасла весь вагон, возвышалась над ним гневной насмешливой горой.

– Ты буйный. Тебя жена выгнала. Бродяга. Ишь, чего учудил!

Но в голосе ее не было прежней твердости, и вообще весь ее пыл угас. Потому что лицо его было светло и спокойно. Глаза смотрели перед собой, и в них было нечто такое, что мальчишка-южанин, заглянув в них, изумленно оглянулся на босса.

– Э-э… кто это, э?!

И тяжелый налитый босс, весь в черной шерсти, легко откачнулся от косяка, сделал два пружинящих шага, протянул руку Климу и даже отряхнул пару раз от пыли.

– Вставай, дорогой. Отдохни.

Клим поразился, как изменилась Москва с тех пор, как он был в ней лет девять назад. Теперь она мало отличалась от европейских городов, лишь уличной рекламы казалось не в пример больше. Управление Северного речного порта находилось на Химкинском водохранилище. Над пятиэтажным зданием, разделенным на две половины полувинтовыми лестницами, развевался флаг речного флота, перед входом лежали два огромных морских якоря. Речники гордятся своей заслуженной славой, но втайне склоняются перед морским флотом. Созвонившись с вахты, он поднялся на третий этаж в отдел кадров. Седой дородный человек в черной форме с золотыми начищенными пуговицами и якорями, пролистал его документы и откинулся в тяжко скрипнувшем кожаном кресле.

– Старпом дальнего плавания, настоящий морской волк, и к нам простым крановщиком? Что за финт? С такой характеристикой мы сразу предложим …

– Не надо, – отклонил Клим. – Я хочу окончить курсы крановщиков и через две недели сесть на портовый кран.

– Гм. Тогда и на грейдер тоже.

– Согласен.

Кадровик снял очки и всмотрелся пристальнее. Перед ним сидел решительного вида человек, повидавший, судя по всему, много чего за семнадцать лет плавания, с ясным прямым взглядом, твердым подбородком и свежей ссадиной на щеке. Сидел он прямо, без напряжения, словно бы знал, что все его предложения будут приняты. Вот они какие там, в море! Орлы! Давненько не видал старик таких молодцов!

– Хорошо, Ковалев, – отдуваясь в седые усы, сказал он. – Будешь, кем наметил. Ведь оно не зря делается, правда? И ты человек не прост, а себе на уме.

Клим кивнул.

– Ну-ну, – кадровик повернул к себе настольный вентилятор.– Люди на разгрузку требуются всегда, а в середине навигации особенно. Как у тебя с жильем?

– Никак. Я всего два часа как с поезда.

– Родные в Москве имеются?

– Никак нет.

Речник помолчал, отдуваясь, потом поднял на Клима светло-голубые глаза.