Роль «зрелой женщины»

Они пошли переулками. Была середина лета, в садах зрел урожай, на грядках поспевали томаты, ярко зеленела киндза.

— Каких дров наломали, Руслан? Ты ненавидеть меня должен…

Тот молчал. Они почти достигли широкой улицы, когда Руслан неожиданно и сильно толкнул Диму с тротуара.

— Ложись!

Он опоздал. Пуля просвистела мимо Диминой груди, сбила, словно срезала, армейский значок.

— Эй, прекрати! Он со мной, не видишь? — закричал Руслан, не показывая Диме, в какую сторону предназначаются его слова.

— Круто, — Дима поднялся, поковырял пальцем рваную дырочку, оставшуюся на гимнастерке. — Вы всех гостей так встречаете?

— Незваным гостям и не так достается, — усмехнулся Руслан.

В начале улицы, откуда просматривалось расположение военной части, Руслан на прощанье хлопнул его по спине.

— А тебя, оказывается, Аллах любит, джигит! — подмигнул он, показывая в широкой улыбке ровные зубы, потом захватил пятерней свою бороду, легонько дернул. — Можно сказать, второй раз родился.

— Почему?

— Потому, что этот снайпер промахов не дает. Видно, за тебя какая-то женщина молится.

— Мать, наверное.

— Нет. Смерть от мужчины молодая отводит. Все, прощай, будь осторожен, один не ходи, в темноте тоже оберегайся. Аллах Акбар!

— Давай.

«Молодая… — он качнул лицом. — Что за дела?».

Ему было крепко не по себе.

В части, доложив о возвращении, Дмитрий заступил на дежурство, сменив Гошку Алексеева, веселого москвича с гитарой. Тот был сыном банковского служащего, но в душе своей был поэтом, скитальцем и сухопутным мореходом, знал назубок оснастку всех парусных судов, бредил коралловыми островами, белыми пляжами и пальмами, и обо всем этом пел под гитару.

В час прилива на лиловом побережье
В благовонных рощах, где ликует какаду,
Бригантину с именем девичье-нежным
Я на камне полосатом жду.

Сейчас Гошка, быстро шагнув к нему, пригнулся и уставился на дырку в зеленой пятнистой рубашке.

— Ничего себе, отметина! О, Родина, нежны твои объятия! Как цел остался, брат? За кого Богу молиться?

Он был серьезен, хотя и дурачился. Он был очень умен.

— Полный атас, — Дима помотал головой. — Ну, встретили, угостили по всем законам, а на обратном пути чуть не загремел. Я почувствовал, как пуля чиркнула по груди. По родной земле, блин, как заяц скакать будешь да оглядываться, — он выругался крепко и замысловато.

— Из таких гостей не принесешь костей, — сказал в рифму Гошка-поэт. — В рубашке родился, кто-то за тебя поклоны бьет. Поздравляю с боевым крещением. Все, бывай.

Дима молча посмотрел ему вслед.

В жаркие дни июля Оля отнесла документы в педагогическое училище. Она хотела стать учительницей младших классов, как Клав-Диванна, и, может быть, даже в своей школе. Семья не препятствовала. Отчим ее, деловой человек, армянин, державший бензиновый бизнес, был слишком занят и ни во что не вмешивался, а мама, хотя и поддержала, но…

— Очень подходящее дело для женщины, — определила она, — правда, не денежное. Может, не стоит спешить, дочка? Здоровье не купишь. Экзамены да экзамены, мыслимое ли дело. Отдохни годик, наберись сил. Мы, слава богу, не бедные.

Анна Николаевна была заведующей буфетов Аэрофлота и знала, что говорила. С хорошим здоровьем можно спроворить любую работу, тут диплом в подспорье, что и говорить, но с юных лет впрягаться в деловую гонку вредно, тягловая сила приходит позже. А семнадцать-то лет кто решает на всю жизнь? Сначала бы отдохнуть, съездить куда-нибудь развеяться, а потом и смотреть на свежую голову.

Но Оля не хотела терять времени. Экзамены начинались двадцать пятого июля. Первый сочинение, потом математика, за ней почему-то история. Ворчливые слова матери словно приоткрыли ей дальнее многообразие жизни на годы и годы. Оля успокоилась и вернулась к учебникам, как к старым друзьям, с помощью которых она мягко вступит в новую жизнь. Однако новые мысли мало-помалу завладели ее существом. Недели через три после ночного свидания с Димой она ощутила легкую незнакомую дурноту. Стоило ей посмотреть на сметану, которую она всегда любила, особенно с вареньем, или просто подумать о жире, о пирожных с кремом, как ее передергивало от отвращения. Даже мысль о них вызывала тошноту. Такого с нею никогда не бывало. Потом начались головокружения от запаха мяса. Оля ужаснулась. Она поняла, что именно с ней произошло, но поспешила уверить себя, что это ошибка, которая бесследно рассеется дней через десять, не позже. Как она прожила это время, страшно вспомнить. Дальше стало еще хуже, подозрения укреплялись с каждым днем. Сомнений не было. Страх, точно колючий еж, поселился в ее душе. Как быть? Куда идти? К какому доктору? Зачем?

Она чувствовала себя на краю пропасти, и пропасть эта дышала в лицо смертельным холодом.