Роман

— Оставьте свою машину здесь. Поедем на моей, и Оскар покажет нам окрестности. Вас интересует место в городе или за его пределами?

— В городе. Я хочу, чтобы кто-нибудь жил по соседству. Соседи мне просто необходимы.

Когда мы проезжали мимо симпатичных домиков, выстроившихся вдоль дороги к колледжу, она отвергала каждый из тех, что я ей предлагала. Но, когда все по той же Колледж-роуд мы возвращались назад, приближаясь к городу с северо-востока, я почувствовала, как что-то привлекло ее внимание, и услышала ее слова, обращенные к Оскару:

— Здесь помедленнее, пожалуйста!

Слева от дороги, на самой окраине города, стоял старинный двухэтажный особнячок, само очарование. Он словно бы восклицал: «Остановись и посмотри, что я могу предложить».

— Вам хочется именно такой?

— Пожалуй. Оскар, вы не могли бы объехать вокруг, чтобы я рассмотрела его со всех сторон? — И, когда мы завершали объезд, она показала на вывеску: «На продажу — Троксель и Бинген». — Они достойные люди? — спросила она.

— Трокселя я знаю давно. Он прекрасный человек. А вот с молодым Бингеном не знакома.

— Мы не могли бы заехать в их офис? — Так было положено начало процессу, в результате которого она переселилась в нашу маленькую немецкую колонию. Еще более неожиданным стало для меня второе обращение за консультацией. После того как я помогла редактору своего внука найти дом, меня просили, чтобы я помогла его молодой подруге выйти из писательского тупика, в котором она вдруг оказалась. Это была Дженни Соркин, которая уже успела понравиться мне и на которой я увидела новую майку, когда Тимоти привез ее ко мне в дом: «ЕСЛИ ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ ХОРОШЕЕ, ЗНАЧИТ, ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ МЕНЯ».

Я не имела представления, о чем она хочет поговорить со мной, но Тимоти объяснил:

— Бабушка, Дженни закончила свой роман про футболистов, но в Нью-Йорке считают, что он нуждается в доработке, и каждый советует, как это сделать. Стрейберт советовал, будучи ее преподавателем. Я советовал, поскольку теперь я ее преподаватель. Миссис Мармелл засыпает ее советами.

— И что же после всего этого могу предложить вам я?

— Многое. И твой совет может оказаться решающим. Я хочу сказать, что ты единственная из нас, кто является просто читателем. Ты потребляешь книги, но ты их не пишешь. Дженни могло бы помочь твое мнение, особенно теперь, когда Стрейберт сбежал в Темпл.

— Так о чем эта книга? Мои познания в области футбола крайне ограничены, — предупредила я, но Дженни отвела этот довод с заискивающей улыбкой:

— Эта книга на самом деле о людях и о такой девятнадцатилетней девушке, которой, возможно, были вы в этом возрасте.

— Мне еще не приходилось читать роман, который бы находился в процессе своего рождения. Так что сочту за честь.

— Ты читала мой, — напомнил Тимоти.

— Я имела в виду такой, который можно читать, как книгу, — ответила я и обратилась к Дженни: — Приходите через пару дней. Я читаю быстро.

* * *

СУББОТА, 26 ОКТЯБРЯ. Редкие произведения доставляли мне такое удовольствие, какое я испытала, когда читала рукопись Дженни. Это было уморительное повествование о неотесанной, но смышленой девушке из провинции и ее злоключениях с шестеркой футболистов из шести университетов Запада. Причина, по которой оно доставило мне такое удовольствие, была неведома ни Дженни, ни Тимоти. Случилось так, что мой покойный муж был в свое время председателем комитета по спорту в колледже Мекленберга, главное место в деятельности которого отводилось футболу. Он сам был когда-то капитаном футбольной команды и бурно радовался вместе с командой, когда та разгромила Ла-Фейетт, и сокрушался ее поражению, нанесенному соседями из Лихая. Однажды он даже попал на страницы «Нью-Йорк Таймс» за то, что тайно выплачивал стипендии спортсменам в Мекленберге, чем наносил ущерб колледжу. В результате всего этого я тоже была отчасти знакома с университетским спортом, и книга мисс Соркин оживила во мне эти воспоминания, хотя я мало что знала о западных университетах, где происходило действие.

Однако от меня не укрылись сильные и слабые стороны рукописи, и, когда она снова приехала, у меня уже была готова страница замечаний и вопросов. Пока она устраивалась в кресле напротив меня в «Большой комнате», я не стала ходить вокруг да около:

— Совершенно бесподобно, мисс Соркин.

— Вы можете называть меня Дженни, Джейн.

— А вы можете называть меня миссис Гарланд, Дженни.

— Из этого можно сделать забавный водевиль, миссис Гарланд, и я признательна вам за лестный отзыв о моей работе.

— Я понимаю, почему миссис Мармелл взялась за нее. Но…

— Но… — Дженни не могла скрыть разочарования. — Я больше не могу придумать ничего, что можно было бы с ней еще сделать.

— А я могу. Это не давало мне покоя два последних дня, и сегодня, в четыре утра, я наконец сообразила, в чем промахи. Вы написали ее как остроумный комментарий современной жизни части нашей лучшей молодежи. Но вы не хотели, чтобы это была только комедия, не так ли? Вы пытались создать нечто более глубокое, более значительное — я права?

— В глубине души я рассчитывала на это.