Роман

– Стойте! Погодите! – Куницын сделал по направлению к Роману несколько шагов и остановился. – Я знаю, бессмысленно просить вас, бессмысленно умолять, чтоб вы оставили её. Я вижу всё. Я вижу, вы теперь не отступите, теперь нас двое, и так будет, пока один не останется. Стойте! Вы сказали, любите её. Я тоже люблю её. Люблю как единственное дитя, единственного ангела. Вы будете отнимать её медленно, но я не желаю мук, я хочу справедливости! Слышите? Я хочу справедливости!

Он подошёл к Роману и, глядя в упор, спросил:

– Вы любите Таню?

– Люблю, – твёрдо ответил Роман,

– Я не отдам вам её! Я не отдам её! – гневно произнёс Куницын.

– Она будет со мной! – неожиданно проговорил Роман, сильно волнуясь.

Куницын отвёл взгляд и вдруг быстро спросил:

– Вы готовы умереть за Таню?

– Готов! – искренне ответил Роман.

– И я готов! – в тон ему ответил Куницын. – И вот что я решил…

Повернувшись, он подошёл к комоду, выдвинул верхний ящик и достал револьвер.

– Стреляться с вами я не буду, – твёрдо сказал Роман.

– А мы не будем стреляться! Мы будем судьбу пытать!

Куницын подошёл к двери и, повернув торчащий из замочной скважины ключ, запер её.

– Мы будем пытать судьбу! – С револьвером в руке он подошёл к столу и резким движением наклонил его.

Тарелки, графины, приборы – всё с грохотом полетело на пол.

Сбросив со стола и скатерть, Куницын указал Роману на стул:

– Садитесь!

Роман подошёл и сел.

Куницын опустился напротив, быстро переломил револьвер и стал вынимать из него патроны.

– Вот… Это будет вернее.

Бросив пять патронов на пол и оставив в барабане один, он захлопнул револьвер и положил на стол:

– Это наша судьба. У нас, у военных, это называется русской рулеткой. Ни мне, ни вам не будет жизни без Тани, я это знаю. Коли вы человек сердечный и честный, вы не откажетесь испытать наши судьбы. Вы готовы?

– Я готов на всё, – оказал Роман. Он был бледен. За дверью послышались взволнованные голоса, в неё осторожно постучали.

Куницын достал пятак:

– Орёл – вы, решка – я.

Он бросил пятак на стол.

Решка была сверху.

Сумрачное лицо Куницына слегка побледнело, он нахмурился, но решительно взял револьвер, не глядя три раза крутанул барабан и быстро прижал дуло к виску. В это время за окном мелькнула тень и послышался вскрик Татьяны.

Куницын спустил курок.

Раздался громкий щелчок.

В дверь застучали сильнее, послышались взволнованные женские голоса.

Куницын отвёл руку с револьвером от виска.

Бледный лоб его мгновенно покрылся испариной.

– Ваш черёд, – еле слышно произнёс он.

Роман взял револьвер.

– Отец! Отец! – послышались крики Татьяны. – Остановись, прошу тебя!

Роман вздрогнул от голоса любимой, но, видя перед собой бледное, дышащее решимостью лицо Куницына, его как-то вдруг посветлевшие глаза и подрагивающие усы, три раза прокрутил барабан и прижал тупое дуло к виску.

К крикам и голосам женщин за дверью присоединился глухой бас конюха.

Роман потянул спусковой крючок.

– Нет! – хрипло вскрикнул Куницын, подаваясь к Роману через стол, но Роман потянул сильнее. Щелчок, раздавшийся возле уха, показался Роману выстрелом.

Замерев, он держал револьвер у виска. Куницын закрыл лицо руками и, сгорбившись, затрясся в беззвучном рыдании. Роман опустил револьвер.

В этот миг дверь треснула и распахнулась от сильнейшего удара.

В комнату тяжело ввалился конюх Гаврила – огромный, грузный мужик. Из-за его спины выбежала Татьяна. Мгновение она с ужасом смотрела на сидящих, потом бросилась перед отцом на колени и, обняв его, зарыдала.

Роман положил револьвер на стол и встал. Куницын и Татьяна плакали, обнявшись. На мгновение Татьяна обернула к Роману своё заплаканное, полное искреннего страдания лицо и прошептала:

– Уйдите!

Роман повернулся и вышел.

VI

По своему характеру и душевному складу Роман принадлежал к тем чувствительным, смелым и порывистым натурам, которые без страха и упрёка, со свойственными им искренностью и прямотой готовы отстаивать свои порывы и убеждения, рискуя при этом многим, порой даже – слишком многим, и осознавая, чем они рисковали, гораздо позднее.

Это осознание, просыпаясь в душе подобно забытому сну, одних пугает и заставляет сожалеть, других же воодушевляет и делает ещё более смелыми и безрассудными.

Роман относился к последним. Остаток дня он провёл у себя в комнате, куря и с горечью думая о Татьяне, Куницыне и нелепом происшествии. Ему было мучительно стыдно за всё случившееся в доме лесничего, он ругал и клял себя за всё, ни на минуту не вспомнив, не подумав о смерти, которую он сам держал у своего виска. И только глубоко за полночь, неожиданно проснувшись и затепливши свечу, он понял, во что он сыграл с Куницыным. “Смерть, – думал Роман, глядя на узкое жёлтое пламя, – смерть была рядом, совсем рядом. Там, внутри стального барабана, в одном из шести гнёзд лежала она аккуратной пулей. Я крутил этот барабан, я подносил револьвер к виску, я нажимал курок. Я выполнил это с такой лёгкостью, словно пистолет был игрушечный. “Ваш черёд”, – сказал тогда Куницын, и я сделал это. “Ваш черёд…” Господи, словно мы в вист играли. Ваш черёд, ваш черёд…”