Роман

Пять лет он не брал в руки ружья, отправляясь в лес, а стрелял лишь возле дома по пустым бутылкам, которые подбрасывал вверх кто-нибудь из деревенских ребятишек.

Но потом охотничья страсть вернулась, и вместе с ней и более трезвое отношение к заповеди.

И снова гремели его победоносные выстрелы, и капельки птичьей крови повисали на стебельках лесных трав.

– Прошу вас, sir, выбрать оружие! – Антон Петрович указал рукой на шесть ружей, стоящих прислоненными к стене. Сам дядюшка, сидя за столом, вставлял гильзы в гнезда двух поношенных патронташей.

Роман подошел к ружьям. Все они были ему знакомы, у каждого ружья была своя незабываемая история. Он взял в руки крайнее. Это был старый одноствольный «Зимсон», из которого Роману довелось впервые выстрелить. Легкое, удобное, с изящной ореховой ложей и курком в виде оленьей головы, это ружье сделало Романа охотником, его он брал в лес в свои пятнадцать, шестнадцать и семнадцать лет. Следующим стояло тяжелое французское ружье деда, – простое, без замысловатостей, оно, словно кафедра в католическом храме, являло образец постоянства и надежности, верою и правдою служа Воспенниковым почти полвека. Рядом с ним прислонился к стене своими гравированными стволами великолепный немецкий штуцер, из которого покойный отец уложил того красавца-секача, клыкастая голова которого пугала гостей в прихожей. Затем стояли две верные, безотказные, словно сторожевые собаки, «тулки», использовавшиеся в основном на октябрьских утиных перелетах, когда стрельба велась непрерывно и вороненые стволы нагревались так, что порой обжигали руки. Последним в шеренге ружей стоял «Зауэр» Романа, перешедший ему от покойного отца. Это бескурковое, покрытое серебряной гравировкой ружье, купленное отцом четверть века назад на Берлинской ярмарке, Роман по праву мог назвать своим и знал его как собственную руку. Он взял его и, по привычке преломив стволы, посмотрел сквозь них на свет. Они сияли чистотой.

– Соскучился, поди? – спросил Антон Петрович, откладывая готовый патронташ на стул.

Не отвечая, Роман закрыл стволы и погладил изогнутую буковую ложу с искусно вделанным костяным подщечником.

Подойдя к распахнутому окну, он вскинул ружье, прицелился в верхнюю ветку яблони, покрытую молодыми листьями, и нажал спуск.

Щелчок заставил Антона Петровича поднять голову и продекламировать:

Пора, пора! рога трубят;
Псари в охотничьих уборах
Чем свет уж на конях сидят,
Борзые прыгают на сворах.

Роман спустил другой курок, целясь в черное пятно грачиного гнезда, еще заметного в распустившейся липе.

– Готовсь, Роман свет Алексеич, через пару часов, коли Бог даст, выступим! – проговорил Антон Петрович, отодвигая другой патронташ и принимаясь осматривать сваленные в одну кучу ягдташи. Роман, прижавшись щекой к холодным вороненым стволам, с улыбкой смотрел на дядю.

И пушкинское четверостишье, и эта фраза – все повторялось каждый раз накануне охоты с постоянством старых террасных стенных часов, внутри которых скрипнула пружина и ожил протяжный, слегка дребезжащий звук, отмерявший половину четвертого. А к пяти часам просторная Акимова телега подкатила к крыльцу дядюшкиного дома.

По краям телеги, свесив обутые в сапоги ноги, сидели Красновский, Клюгин и Рукавитинов. Аким правил, примостившись спереди.

– Приветствую вас, вассалы славного Артура! Святой Грааль да будет вам наградой! – раскатисто, на всю окрестность, продекламировал Антон Петрович, стоя на крыльце и опираясь на ствол французского ружья.

– Ave Caesar, moritori te salutant! – вялым голосом прочитал Клюгин. Все засмеялись.

Роман с дядюшкой сошли с крыльца. Они были в тех самых охотничьих уборах: в замшевых куртках, подпоясанных поскрипывающими кожаными патронташами, в шляпах, в высоких сапогах, с ружьями за плечами. Вслед за ними с крыльца сошла Лидия Константиновна, сопровождающая Аксинью, несшую большую плетеную корзину с провизией.

Завидя хозяйку дома, сидящие в телеге сошли на землю и откланялись. Антон Петрович и Роман пожали прибывшим руки, положили свои ружья в середину телеги, на сено, где уже лежали три ружья, затем, оживленно переговариваясь, стали занимать места.

– Антоша, только умоляю – не долго, – произнесла свое обычное напутствие Лидия Константиновна, помогая Аксинье получше уложить корзину.

– Радость моя, не кручинься! Иль на щите, иль со щитом! – басил дядюшка, ловя и целуя ей руку. Затем он, тяжело подпрыгнув своим грузным телом, ввалился в телегу.

– Ромушка, Петр Игнатьич, вы уж не оставляйте его… – начала было тетушка, но Антон Петрович сердито погрозил ей пальцем.

– Не беспокойтесь, тетушка, все будет хорошо, – успокаивал ее Роман, занимая место рядом с Антоном Петровичем.

– Благословите нас лучше на убийство, – обратился к ней сидящий с Красновским Клюгин. – Чтоб нам получше нынче убивалось.

– Ах, бросьте… – махнула она рукой. – Акимушка, вези полегче, не гони.

– Довезем в лучшем виде, – оскалил свои белые зубы Аким, разбирая вожжи и влезая на передок.