Роман

– Да! Я не преувеличиваю! Иначе как невестой и женихом про себя я их не считал, и мне было весьма странно, что в реальной, так сказать, атмосфере они даже незнакомы друг с другом. Время шло, они всё ещё не встречались. Но как я насторожился, как затрепетал, когда наконец это знакомство произошло! Долгое служение Мельпомене позволяло мне искусно скрывать свои чувства, никто из вас ничего не замечал, а я в душе ликовал и ждал, ждал чуда! И оно случилось! Но если для вас, в том числе и для молодых, это было неожиданное чудо, то для меня, старого лицедея, то чудо было… Эх, дорогие мои! Вероятно, вам трудно понять меня, но поверьте, когда то, о чём ты мечтал, случается наяву – это так украшает нашу жизнь! Мы все погрязли в серой обыденности, в пошлых пересудах, чёрт нас побери! И как прекрасно, что существует чудо, способное разбить и разрушить всю эту проклятую обыденность. И вот оно случилось! Сегодня, здесь, в сказочной лесной избушке они – жених и невеста! Пророчество сбылось! Симеон Крутояровский может говорить! И я говорю: да здравствует чудо! Да здравствуют вот эти сиамские близнецы! И дай Бог им счастья!

– Браво, Антон! – выкрикнул Красновский, приподнимаясь с рюмкой в руке.

– Прелестно, чудно! – захлопала в ладоши тётушка.

Роман встал и трижды поцеловался с дядей.

– Антон Петрович явно тревожит прах Демосфена! – говорил Рукавитинов, аккуратно вставая с бокалом красного вина в руке.

– М-да. И камни во рту не понадобились, – усмехнулся Клюгин, цепляя вилкой кусок ветчины и перенося его к себе в тарелку.

– Милое, нежное дитя моё, – повторял Антон Петрович, целуя руки Татьяны, – благословляю тебя на счастье. Трижды благословляю! Трижды радуюсь твоей радости, трижды одобряю твой выбор!

Татьяна, склонив голову, поцеловала его в щёку. Дядя обнял её и расцеловал в обе щеки. Все выпили.

– Стол! Стол фантастический! – качал головой Антон Петрович, решительно кромсая ножом кусок копчёной индейки.

– Всё, всё прелестно! – улыбалась тётушка. – Адам Ильич просто кудесник! Рома, ты почему ничего не пробуешь? Смотри, какая брусника! А рыжики! Пробуйте немедленно! Татьяна Александровна, а вы?

Роман и Татьяна благодарили и улыбались.

– Андрей Викторович, как, позвольте спросить, здоровье жениха? – повернулся Рукавитинов к Клюгину.

– У жениха со здоровьем всегда всё в порядке, – жуя и прихлёбывая вино, ответил тот.

– Ну… а рана, да ещё и сегодняшнее приключение на пожаре?

Клюгин лениво махнул рукой:

– Да всё, всё хорошо… в огне не горит, в воде не тонет, зверя не боится… вот, полюбуйтесь на него…

Все рассмеялись.

В этот момент Куницын, сидевший всё время в радостном оцепенении и как будто ничего не понимавший в происходящем, встал и, взяв бокал обеими руками, посмотрел на молодых. Все замолчали.

– Милые, милые мои… – заговорил он глухим поспешным голосом, в волнении перебирая пальцами по бокалу. – У меня теперь такая радость, так всё неожиданно и хорошо, что и не знаю, как и выразить. Я стар. Вы молоды. Жизнь моя прошла в служении отечеству. Тридцать четыре года. Да. И всё – солдатики, окопы, марши… И кровь. И смерть. Видел я её предостаточно… Но нет, нет! Что я, о чём?! Милые мои дети. Что мне говорить теперь, как радость свою выказать? Как поделиться тем, что вот здесь… в сердце поёт? Не знаю. Слова всё не те подбираются, а радость у меня такая, что в сердце не помещается…

Он замолчал, глядя перед собой, потом поднял глаза на жениха и невесту и продолжил:

– Милые мои, вот что мне сказать вам хочется. Детство моё прошло в столице. Семья наша была богатой, родовитой, все предки мои были военными – и прадед, и дед, и отец. Братьев и сестёр у меня не было, рос я один. Мама умерла, когда мне и шести лет не исполнилось, я её помню совсем слабо. Отец был жестоким человеком и воспитывал меня сурово. Дом наш скорее был на казарму похож. В армию я попал рано и всю жизнь почти провёл в ней. Отец вскоре умер, наследство досталось его молодой жене, я ни на что не претендовал. Продолжал служить. Вот так. Могу сказать, что с самого детства узрел я лишь суровые стороны жизни и продолжал их видеть потом, в дальнейшем. И никаких особых нежностей, ничего того, о чём поэты пишут, не было. Никакой красоты. А было лишь – ать, два, ряды вздвой… вот что было. Штыком коли – ать, два. Прикладом бей – ать, два. Вот…

Он вздохнул, помолчал и продолжил:

– Так вот, милые мои, молодые и нежные существа, и вы, друзья. В моей суровой и некрасивой жизни было два чуда. Первое – это когда я вынес Танечку из огня, а потом удочерил её и возлюбил как дочь. Это чудо помогло мне не отчаяться и поверить в доброту Божью. Второе чудо случилось сегодня. Я увидел Таню по-настоящему счастливой. Это чудо всего меня перевернуло. Всего. И я так счастлив, что у меня и слов нет…

Он посмотрел на них, потом улыбнулся и, тремя быстрыми глотками осушив бокал, бросил его об пол, выдохнув:

– Счастья вам, родные…

Это было так неожиданно, что все замерли. Куницын же стоял, улыбаясь и глядя на молодых.

– Виват! – пробасил Антон Петрович, привставая с бокалом с места. – Виват, полковник!