Роман Арбитман: биография второго президента России

Оппозиция, кое-как придя в себя после мероприятия, поняла, что, пожалуй, созрела для смены вождя, однако момент был упущен: уже 21 сентября президент Ельцин выпустил Указ «О поэтапной конституционной реформе в РФ», предусматривавший досрочное прекращение полномочий Верховного Совета. Руцкой тотчас же переехал в «Белый дом», присягнул на первой попавшейся под руку книжке (по иронии судьбы, это оказалась «Русская кухня в изгнании» П. Вайля и А. Ге-ниса), пальнул с балкона из ракетницы и потребовал, чтобы его впредь называли «без этих гнилых буржуазных штучек, а просто — Его Высокопревосходительством Товарищем Президентом Российской Империи». Найти другого, более вменяемого на вид лидера непримиримые уже никак не успевали.

Актерская игра Алексея Руцкого была безупречна. Даже через много лет после известных событий Хасбулатов если и упрекал Руцкого, то в глупости, но никак не в двойной игре. В интервью журналу «Rolling Stone» (2006) спикер Верховного Совета, давно уже экс, жаловался на своего бывшего подельника: «В серьезные минуты надо быть собранным, а он не контролировал свои эмоции. Эта его эмоциональность мешала принимать здравые решения. Мы бы победили, если бы он не увел людей брать телецентр».

Как явствует из мемуаров Александра Руцкого, в сценарии Романа Ильича не было ни строчки насчет захвата мэрии и попытки взятия телецентра: по плану, многократно обсужденному в Кремле и завизированному Ельциным, 3 октября пузырю следовало сдуться без жертв и разрушений. Устроив несколько фейерверков с помощью китайской пиротехники, привезенной в «Белый дом» под видом боеприпасов, Руцкой должен был выступить с балкона «Белого дома», заклеймить власть, «жаждущую пролить депутатскую кровь», и призвать своих сторонников «не дать преступной ельцинской клике расправиться с лучшими сынами Отечества» — то есть, разойтись по домам с высоко поднятой головой и заняться борьбой за избрание самих себя в состав первой Государственной Думы России.

Однако Руцкой неожиданно произнес с балкона несколько другой текст. Призвав своих сторонников — внутри «Белого дома» и вокруг — вести борьбу с проклятым режимом до победного конца, он издал роковой клич: «Братья и сестры! На «Останкино»! Уделаем эту паршивую кодлу по самые помидоры! Вперед!..»

Автор этих строк солидарен с мнением Александра Руцкого в том, что его брата погубили талант, перфекционизм и система Станиславского. Согласно знаменитому учению основателя МХТ, роль — это «выстраивание последовательной линии комплекса психофизических действий на протяжении всего спектакля», это «непрерывное действие в смысловой перспективе спектакля». Актер обязан «входить в нужное творческое состояние тогда, когда необходимо, и не выходить до самого конца спектакля» (цитируем по статье Т. Шабалиной в «Энциклопедии театра»).

Пресловутое «зерно образа», обильно политое актерским потом, не могло не прорасти. Алексей Иванович настолько вжился в «предлагаемые обстоятельства», что логика искусства победила логику жизни. Все это, по Пастернаку, обязано было закончиться трагически — «полной гибелью всерьез». Начиная с утра 3 октября, уже не актер владел ролью, но роль двигала актером: личность растворилась в театральном образе, Алексей Иванович вообразил себя подлинным Спасителем Отечества.

Этот факт подтверждают мемуары Александра Руцкого, который говорил с братом по телефону в ночь с 3 на 4 октября, уже после провалившейся попытки штурма телецентра, когда стало известно: жертвами случайных пуль с обеих сторон оказались несколько человек — не депутатов, не баркашовцев и не сотрудников охраны «Останкино», а, в основном, прохожих и просто зевак.

«Спецсвязь в «Белом доме» была давно отключена, но обычные телефоны работали, — пишет Александр Иванович. — Леша сразу поднял трубку, словно заранее ждал моего звонка. «Брат, ептыть, ты же православный! — заорал я в трубку. — Не бери греха на душу, сворачивай балаган, ты в полной жопе. Не видишь, что ли, — кровь пролилась? Поверь, офицерская честь не в том, чтобы сделав одну глупость, совершать последующие…» В ответ на мою тираду я услышал высокомерное: «Да что ты, жалкий лицедей, вообще понимаешь в офицерской чести?» Я ахнул про себя и догадался, что мой брат уже стал мной — не реальным Александром Руцким, а тем Александром Руцким, которого, с моего согласия, выдумал для публики Арбитман. И выдумал слишком хорошо…»