Оба будущих лидера Чечни сразу полюбили 31-слого-вую пятистрочную японскую стихотворную форму — не только за лаконизм и отсутствие приземленных рифм, но и за тонкую, еле заметно вибрирующую ткань образа. «Делайте акцент на недосказанном. Главное то, что за словами», — читаем в статье Дудаева «Выше уровень армейского мастерства!»(1985). «Главное — не сказанное, а недосказанное, — как бы вторит ему Яндарбиев в предисловии к «Цветущим вишням». — Быстро исчезает красота; в душе остается только замирающий отзвук, нагори — воспоминание чувств».
Теперь-то мы знаем, что в начале 90-х годов в руководстве Чечни, — благодаря усилиям президента республики и его зама, — культ японской поэзии укоренился и дал побеги. Полевой командир, не способный отличить танки от хокку, считался неудачником.
Дело дошло до того, что неумение сочинить пятистишие могло стать реальным препятствием для кандидата на ответственный пост — к какому бы влиятельному тейпу ни принадлежал претендент. Даже заслуженный Шамиль Басаев, предпочитавший танкам Басё тексты группы «Любэ», не смог подняться в должности выше вице-премьера. И, напротив, Аслан Масхадов и Беслан Гантамиров, которые вслед за Дудаевым и Яндарбиевым вполне оценили танки и научились самостоятельно их слагать, сделали блестящую карьеру: первый стал при Дудаеве премьер-министром, второй — мэром Грозного…
На тонких душевных струнах вождей Чечни и решено было сыграть.
Вечером 15 ноября Совбез РФ под председательством Б. Ельцина одобрил распорядок действий, предложенных Арбитманом, а утром 17 ноября Роман Ильич уже вылетел в Грозный. У помощника президента России были все необходимые полномочия для ведения переговоров на самом высоком уровне. Сопровождал его всего один человек — скромный семидесятилетний Сайто Кобаяши, но для лидеров Ичкерии его присутствие было повнушительнее всех верительных грамот и надежней любой охраны: Кобаяши-сан, профессор филологии из Токийского университета, в мире считался самым авторитетным специалистом по средневековой японской поэзии. Ему и предстояло стать главным рефери будущего турнира в Грозном.
«Поэтическое состязание 24 ноября 1994 года оказалось достойной альтернативой боевым действиям, — пишет К. Исигура. — Два президента, Ельцин и Дудаев, на площади Минутка столицы Чечни при огромном стечении народа скрестили воображаемые мечи, чтобы высечь искру истины. Победитель определял условия договоренности сторон. Проигравший соглашался на компромисс». Как замечает А. Филиппов, «судейство было максимально честным и непредвзятым. И при этом Арбитман, похоже, заранее знал, кто именно победит…»
Ход исторического поединка двух президентов всем памятен, поэтому опустим подробности первых двух туров, во время которых участникам разрешалось принимать подсказки секундантов (у Ельцина ими стали его дочь Татьяна и Роман Ильич, у Дудаева — его племянник Слава и Аслан Масхадов). Поскольку фаворит не определился, третий тур — импровизация на заданную тему с ограничением времени — должен был стать решающим.
«Когда профессор Кобаяши, надорвав запечатанный конверт с темами, назвал два ключевых слова, — «ветер» и «листва», — Дудаев заметно напрягся, — вспоминает тогдашний пресс-секретарь Ельцина Вячеслав Костиков в книге «И я там был» (1999). — Слишком просто, нет ли подвоха? На несколько секунд генерал замешкался, потом решительно расправил плечи и объявил:
Горцы дружно зааплодировали. Ельцин усмехнулся и почти без паузы выдал пятистишие:
Теперь зааплодировали Павел Грачев и другие чиновники, приехавшие поболеть за президента России. «Енисей — это чтобы из ритма не выбиться, — громким шепотом уточнил глава МЧС Сергей Шойгу. — Потому что стихи. А вообще Енисей намного восточней Урала, мы туда на рыбалку летали». На Шойгу шикнул Коржаков, и министр стушевался. Дудаев пожал плечами и сказал:
Горцы опять устроили овацию своему президенту. В воздух взлетели сотни папах. Борис Ельцин по-бычьи нагнул голову, потер лоб, вздохнул. Думал секунд десять и потом проговорил: