Роман без героя

– Ах, какой пассаж! – встал я между мощным Степаном и щупленьким бледным Пашкой, который уже принял стойку боксера-недоучки.

Мой интеллигентный сводный брат, который больше всего на свете любил своего больного отца и умные книги, стал насвистывать известный мне мотивчик какого-то венца: «Ах, мой милый Августин!». И даже запел по-немецки. Наверное, от страха быть униженным перед всем классом (но прежде всего перед Моргушей) пудовыми кулаками откормленного Степки:

– Ach, du liber Аugustin!

– Фашист недобитый! – сквозь зубы процедил Карагодин. – Ты у меня свое еще получишь. Вырастит из сына свин, хоть отец свиненок…

Пашка вдруг выпругнул из-за моей спины и сходу врезал Степке в челюсть.

– Клац! – звонку отозвались на короткий точный удар друга его зубы.

– Это за свиненка, Степан Григорьевич… – прошептал Пашка, танцуя вокруг рослого Степана. – А это за свина…

Но ударить ошеломленного внезапностью и отчаянной храбростью врага Карагодин не успел – в класс стремительно вошли Анка-пулеметчица, Тарас Ефремович и дама в шляпке с черной вуалью.

Шумилов, увидев тихого Альтшуллера в бойцовской позе атаки, несказанно удивился:

– А жаль, что незнаком ты с нашим петухом… Альтшуллер! Брысь на место!

– Степа, что тут произошло? – застрекотала Анка-пулеметчица.

– Садитесь, товарищи учащиеся, – приказала черная вуаль, усаживая класс, который дружно поднялся со своих мест, приветствуя начальницу.

Руководящая дама из районо, усадив класс, обратила свои заплаканные глаза к директору.

– Тарас Ефремович, нужно начинать воспитательную работу прямо сейчас. Немедленно. Тем более, что именно этого мальчика, – она выбросила из кулачка в черной ажурной перчатке указательный пальчик в сторону Паши, будто играла с ним в «нашу войну». –Тем более, что именно этого мальчика так ярко и образно раскритиковала общешкольная газета под названием «Крокодил».

Бульба, подкручивая свои висячие усы, подошел к первой парте.

– Степан, – сказал он. – Проведем комсомольское собрание класса. Обсудим критическое выступление нашей школьной печати, которую возглавляет Захаров, и поведение вашего товарища, хулигана, чтобы не сказать большего, Павла Альтшуллера.

– Ну, Степан Григорьевич, веди собрание… Ты, а не я, секретарь комитета комсомола школы. Давай, рассказывай, как вы дошли до жизни такой…

Степан подождал, пока на «камчатке» уселись дама из районо и Анка-пулеметчица, подошел к учительскому столу, откашлялся и достал уже заготовленную бумажку с текстом обвинительной речи.

– Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо… – попросил класс Павел. И все опять хихикнули.

– Цыц! – притопнул ногой Бульба. – Я вас, бродяги, породил, я вас и убью. Если будет надо… – сказал он. – Говори, Степан!

Чего он только не буровил, в чем только не обвинял моего друга… Но самое страшное было то, что отправной точкой всех его обвинений стала моя газета. Мои отредактированные Анкой-пулеметчицей стихи. Моя песня, которой я сам наступил на горло…

Я не помню, что вменялось Немцу. Но когда поставили на голосование его исключение из школы и комсомола, я вскочил и крикнул:

– А ты, Чертенок, разве не сигал по льдинам? Но если бы ты упал в ледяную воду, то уж точно не подвергал бы опасности отважную комсомолку Водянкину?

– Это почему так? – сощурился мой сосед по домам по улице Петра Карагодина Степка.

Я торжествующим взглядом обвел притихший класс, боковым зрением зацепил блеснувший из под вуали взгляд районной начальницы.

– Да потому что комсомолка Маруся Водянкина за тобой бы в ледяную воду не прыгнула! Ты ведь руки утопающему не протянул. Только поинтересовался у нахлебавшегося талой водой товарища: «Хороша ли водица?»!..

Моё откровение, как «Колокол» Герцена, разбудил и дремавший народ, и всех равнодушных, бесконечно далеких от народа. Все заговорили разом, затрещали, заохали и защищая Чертенка, и нападая на него.

– Не подал руки! Мы видели, Степан!

– В нем просто сработал инстинкт самосохранения! Он поступил разумно!

– Не поздоровится от эдаких похвал…

– А я, дура, его в сочинении с Павлом Корчагиным сравнивала… А теперь, девочки, мучительно больно…

– Каждый класс заслуживает вожака, которого он заслуживает…

– Цыц, Каины слободские! – загремев крышкой парты, горой встал над ней Бульба. – Как дошли вы до жизни такой? Кого вы слушаете? С кого пример берете?..

Он грохнул кулачищем по парте – в классе мгновенно воцарилась тишина вакуума.

– Я вам, товарищи, – одышливо произнёс Тарас Ефремович, – сейчас открою глаза! И вам все станет ясно и понятно. Сейчас Павел Альтшуллер живет в семье Захаровых. Пока его отца в сумасшедшем доме лечат… Вот эти два камрада и спелись. И покрывают друг друга, выставляя нашего комсомольского вожака в невыгодном для общественного мнения свете…. Это старый диссидентский прием – скомпрометировать руководителя, опорочить нашу светлую действительность. Нашу, можно сказать, светлую память загадить всяким дерьмом…

Он страшно вращал красными, в прожилках, глазами, распаляясь все больше и больше: