Роман без названия

— Почему же? — улыбнулся Станислав. — Достойно все, лишь бы не касаться личностей.

— Но зачем оказывать уважение тем, кто сам себя не уважает? Кто не умеет и не хочет уважать общество?

— О, это совершенно новая теория, — насмешливо, почти презрительно, молвил студент. — Я ее еще не изучил.

— Жизнь обучит вас, каждый человек мстит как может.

— У меня для мести нет повода, и я никогда, даже в личных делах, не хотел обучаться мстить.

— Ха-ха! — рассмеялся, не вставая с места и без всякой обиды, пришелец, хотя Шарский и в словах своих, и в обращении его не щадил. — Однако что бы вы сказали, услыхав, например, следующую историю.

— Не уверен, что мне так уж необходимо ее выслушать.

— Раньше или позже она вам для чего-нибудь сгодится — и наверняка вас заинтересует… Впрочем, это не тайна, все Вильно знает. Вы, конечно, встречали князя Яна или, по крайней мере, слышали о нем?

Стась, покраснев, повернулся к гостю с невольным любопытством.

— О нем-то и речь, — поспешно заговорил тот, заметив по лицу Шарского, что он заинтересован. — Ничего не скажешь, он милый юноша, обходительный, в обществе — слаще меда, но у него льстивый язык и сердце змеи. Итак, этот князь и еще некто, человек беднее его, но, вероятно, не менее достойный, искали расположения юной девицы, приехавшей из деревни. Ба, да не ваша ли это родственница?

— Нет, нет! — запротестовал Шарский, перебирая бумаги, чтобы скрыть замешательство.

— Пока все идет благопристойно. Кокетливой барышне нравился князь, потом, однако, понравился другой — ведь от князя Яна и его приторных речей хоть кого стошнить может, вот панна Аделя и обратила свои глазки на другого, которого называть я не хочу… Для князюшки это был изрядный удар, ему, видите ли, срочно необходима женитьба с приданым, чтобы поддержать блеск своей мантии, чьи горностаи чуточку обтрепались. Ну, он и пустился в интриги. Долго, знать, думал и додумался: от девицы отстал, зато пошел прямо к родителям! Очернил перед ними своего соперника, очернил мерзко, гнусно, чудовищно… Разумеется, был вызван на дуэль и…

— И они стрелялись! — подхватил Станислав.

— И не явился! Не явился! — с горьким смехом воскликнул гость. — Да еще к клевете прибавил обман! Тот, кто вызывал, имеет теперь полное право отколотить его палкой на улице, но этого недостаточно, я хотел бы, чтобы и мир знал, каков он, наш князек.

Станислав нахмурился, помрачнел — подперев голову рукою, он молчал, повторяя про себя: «Noli me tentare!» [69]Он без труда устоял перед соблазном низкой мести, мысль о которой на миг все же всколыхнула его сердце.

— Ха, ха, ха! Ну разве ж это не превосходный предмет для сатиры? Жизнь пустого малого, сибарита, одного из тех молокососов, которые больше заботятся о чистоте ногтей, чем о своей чести, которые исподтишка гадят, а грудь подставить под пулю трусят.

— Возможно, сюжет ваш весьма оригинален и выигрышен, — возразил Шарский, — но это не для поэзии, по крайней мере, как я ее понимаю… К тому же самолюбие ослепляет. Должен признаться, мне хотелось бы выслушать эту же историю из уст князя Яна, ручаюсь, что она выглядела бы совсем иначе.

Незнакомец сердито глянул на него, надевая перчатки и дергая их с такой злобой, с какой терзал бы врага.

— Да, конечно, — сказал он, — о самом обычном поступке разные люди расскажут вам по-разному, однако есть вещи, которые замазать, извратить, изменить невозможно, — подлость всегда есть подлость. Стало быть, вы не напишете мне историю князя Яна?.. А я бы за услугу заплатил… Я же знаю, что вы бедны, как поэт… Сочинили бы мне что-нибудь убийственное, ядовитое, я заплачу на вес брильянтов!

Как ошпаренный вскочил Стась со стула и, дрожащею рукой указав перепуганному гостю на дверь, со стуком ее распахнул.

— Милостивый государь, — вскричал он, вне себя от гнева, — убирайтесь, да поживей, потому что я за себя не ручаюсь! Яда? Яда хотите вы от поэта? Сделать меня наемным убийцей? Да за такое оскорбление мстят не на поединке, а только палкой! Вон! Вон!

Прежде чем он закончил свою гневную тираду, незнакомец исчез, и я не могу поручиться, что любопытная Марта, исполнясь воинственного духа и услыхав последние слова, не помогла непрошеному гостю метлою спуститься с крыльца.

— О, наш мир! — горестно воскликнул поэт, пряча лицо в ладони. — О, какая это сточная канава, какое грязное болото! И, копошась в нем, в этом мерзостном половодье порока, позора, низости, все мы, да, все упали духом настолько, что никто не смеет встать во весь рост, поднять голову и прокричать на всю землю пророчество о грядущей гибели, мощным голосом призвать к покаянию и молитве!

Живем, кое-как прозябаем по соседству с преступлением, но мы с младенческих лет так привыкли к гнили, так отравлены этими смрадными испарениями, так обленились от склонности к постыдному покою, что ничья грудь не отзовется чувством братства и самоотверженности тому голосу, который мог бы пробудить спящие сном косности толпы.