Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги

А Есенин говорил: «Наш Рюрик пишет романы очень легко. Легко, как мочится».

К счастью, наш друг не обижался. Мне даже казалось, что ему были приятны эти цитаты, обмолвки и литературно-критические сентенции.

А вот названия он придумывал для своих романов действительно отличные: «Любовь без любви», к примеру.

Наш поезд отходил в 20.14. Вечер был теплый, почти черноморский. Фибровый чемодан не слишком отягощал меня. А Мартышка несла в руках зонтик, сумочку и букет красных гвоздик. Я отлично усвоил язык цветов. Красный означал: «Люблю безумно».

– Осторожно… Не оступись… Здесь желобок… Смотри под ноги… ступенька…

– Мне кажется, Длинный, ты волнуешься.

– Чуть-чуть.

– Врешь, Длинный, что чуть-чуть.

– Если хочешь знать чистую правду: чуть-чуть больше, чем чуть-чуть.

– Опять врешь.

И она сжала мне руку теплыми пальцами:

– Немедленно, Длинный, выкинь из головы всякие ду рацкие страхи за меня. Слышишь?

– Слышу. – Ну!

– Есть. Выкинул.

– Опять врешь.

Фибровый чемодан я заботливо положил в головах – под жидкую вагонную подушку.

– Так тебе будет, Нюша, удобнее спать. Повыше будет. Правда?

– Конечно. Повыше и пожестче.

– Тогда я положу чемодан в ноги.

– Пожалуйста. Если он не обидится. Места нам обоим хватит. Все равно я сплю калачиком.

Нет, шутки до меня не доходили. Я был настроен слишком серьезно.

В купе уже расположились три курортницы: молоденькая в шелковой пижаме со шнурами на груди, как у гусара, не очень молоденькая в ситцевом сарафане и толстая крашеная дама в фиолетовом халате, которая мужественно боролась со старостью. Она вытирала кружевным платочком три потных подбородка, обмахивалась костяным китайским веером и громкими глотками пила боржом прямо из бутылки. Мне передавали, что англичане для развлечения ходят в немецкие рестораны, чтобы слушать, как немцы едят. Признаюсь, что это развлечение не в моем вкусе. И я трусливо сбежал.

– Они сразу увидели! – сказала Нюша, выйдя из купе в коридор, где я поджидал ее у раскрытого окна.

– Неужели?

– И не могли оторвать глаз. Я бодро сказал:

– Тебе повезло, Нюша. В купе одни женщины. Очень повезло.

– Но я, Длинный, предпочитаю мужчин. – И она с улыбкой пояснила: – Мужчины, видишь ли, поженственней, помягче.

Я сделал вид, что не согласился с этим:

– Чепуха! Парадокс! Держись, дружок, храбро.

– А я сразу лягу. Постель уже приготовлена.

– Правильно. Сразу на боковую. И спи. Проводник принес для моих гвоздик воду в полулитровой стеклянной банке из-под маринованных огурцов.

– Большое спасибо, товарищ, – сказала она провод нику.

И, поставив цветы в воду, вернулась к окну. Я поинтересовался:

– Все в порядке?

Нюша мотнула головой в сторону шептавшихся курортниц:

– Обсуждают мой живот.

– Не фантазируй, дружок.

– Мне ли не знать женщин? Сама-то я кто? Фиолетовая решительно закрыла дверь в купе. Я прокомментировал не слишком уверенно:

– Вероятно, хочет попудрить нос.

Но Нюша стояла на своем:

– Они смотрели на мой живот, как на Гималайские горы. Вероятно, похоже?

– Ничего подобного! Я даже поражаюсь, как они его заметили.

– Ах ты, мой длинный дурень! – И Нюша опять сжала теплыми пальцами мою руку.

Раздался второй звонок. Мы обнялись и крепко поцеловались. Она старалась приободрить меня:

– Не вешай, Толюха, носа. Я постараюсь не родить до твоего приезда.

– А это можно – постараться? Постараться или не постараться в этом деле?

– Конечно, можно! – сказала она убежденно.

И самыми правдивыми на свете глазами взглянула в мои глаза:

– Вообще, Длинный, все будет замечательно.

– Не сомневаюсь! – со слезой в горле согласился я. – Ни одной минуты не сомневаюсь.

И даже пошутил. Первый раз за тот вечер пошутил:

– Только, пожалуйста, милая, не играй в футбол. Она поклялась, что не будет. Потом добавила:

– В крайнем случае постою в воротах голкипером.

Когда поезд отгромыхал Москву, будущая одесситка вошла в купе, переоделась на ночь, съела яблоко, вынула из сумочки «Вечерку», легла и натянула до подбородка белое пикейное одеяло. Гималаи словно покрыл снег. Курортницы не отрывали глаз от этого величественного зрелища. Тогда будущая одесситка повернулась носом к стене и стала посапывать. «Вечерка» выпала из ее рук. Ничего сенсационного в ней не было.

– Заснула, как безгрешный ангел, – пробасила фиолетовая.

– Вот какие бывают «приятные» сюрпризы! – сказала не очень молоденькая. – Железнодорожные сюрпризы!

– Еще родит нам тут среди ночи! – как наработавшийся пильщик, тяжело вздохнула фиолетовая.

– Вполне вероятно, – согласилась не очень молоденькая. – Моя дочка на крыше родила. С биноклем в кармане. Во время солнечного затмения.

– Нет, не родит. Она в нашем купе не родит. Даю вам честное благородное! – твердо сказала очень молоденькая. – При первых же схватках я ее из вагона высажу.

– Куда? – безнадежно пробасила фиолетовая. – Куда вы ее высадите?

– К чертовой бабушке! Опущу тормоз Вестингауза и высажу. Хоть в чистом поле высажу. Вот увидите!