Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение

– Варенуха прижимал руки к груди, с мольбой глядел на Азазелло».

Из содержания этого отрывка следует, что Варенуха действительно не успел совершить ничего дурного; его тяготит пребывание в новой роли. Да, он не лишен человеческих слабостей – вон как подобострастно он молит Воланда: «Истинным…» – явно же хотел сказать «Истинным Богом заклинаю», но, поняв неуместность такого заклинания перед сатаной, осекся. Попытался было исправить – «то есть я хочу сказать ваше ве…» – снова осечка, назвать сатану величеством совесть не позволила. И, конечно, чисто человеческая слабость – «сейчас же после обеда» – то есть, не сразу отпустите, а все-таки позвольте похлебать из вашей кормушки. Конечно, далеко не «светлый образ», но в общем ему присущ набор самых обычных человеческих слабостей, и, если бы не насильственный поцелуй Геллы, то по своей воле он, конечно, в вампиры не пошел бы.

Что же касается чисто человеческой слабости («сейчас же после обеда»), то вот пример из реальной жизни:

«Немирович потребовал от директора гостиницы «Интурист» в Ялте, чтобы тот ему выслал в Байдары четверку лошадей, так как «сына Мишу» может укачать машина…» 9.

Да, размах… Интуристовская квадрига в самый разгар «Великого перелома» – все-таки не двуколка…

А вот интересная выдержка из письма Булгакова, направленного Елене Сергеевне как раз в тот период, когда готовилась последняя машинописная редакция романа (ее печатала под диктовку О.С. Бокшанская):

«Итак, все, казалось бы, хорошо, и вдруг из-за кулисы на сцену выходит один из злых гениев…

Со свойственной тебе проницательностью ты немедленно восклицаешь:

– Немирович! И ты совершенно права. Это именно он […]. Он здоров, как гоголевский каретник, и в Барвихе изнывает от праздности […]. Хорошо было бы, если б Воланд залетел в Барвиху! Увы, это бывает только в романе!» 10.

Здесь примечательным является то, что речь идет о Немировиче-Данченко в прямой увязке с фабулой диктуемого романа.

В этом же письме: «Эх, я писал тебе, чтобы ты не думала о театре и Немирове, а сам о нем. Но можно ли было думать, что и роману он сумеет принести вред» 11.

На следующий день – цитируя слова О.С. Бокшанской (3 июня 1938 г.): «Шикарная фраза: «Тебе бы следовало показать роман Владимиру Ивановичу» […]. Как же, как же! Я прямо горю нетерпением роман филистеру показывать» 12.

Филистер… Тоже характеристика – булгаковская. Не наше, конечно, дело определять меру субъективизма в такой оценке. Но вот факт, запечатленный за несколько месяцев до этого в семейном дневнике (15 марта 1938 г., после смерти жены В.И. Немировича-Данченко):

«Немирович разослал отпечатанное в типографии письмо-благодарность за сочувствие. В нем такая фраза, например: «Как бы ни был мудр потерпевший такую утрату…». А подписано письмо «Народный артист СССР Вл. Ив. Немирович-Данченко с сыном».

Оля говорила, что В.И. хотел, чтобы это напечатали газеты, но там отказались – «за отсутствием места», – и тогда он дал отпечатать в типографии. Конечно, и окружающие виноваты, что все время кричат ему о его «мудрости», но и самому не грех бы подумать» 13.

Показанная в романе взаимная подспудная неприязнь между «финдиректором» и «администратором», проявившаяся в ту злосчастную ночь, когда по наводке Варенухи Римский едва не лишился души, имеет свой жизненный аналог. О том, что отношения между Станиславским и Немировичем-Данченко, особенно в последние годы их совместной работы, были далеко не такими сердечными, как это может следовать из официозной догмы, свидетельств немало. Эти отношения нашли свое отражение и на страницах «Театрального романа». Полагаю, для их характеристики уместным будет привести еще одну выдержку из дневника Елены Сергеевны (13 апреля 1935 года):

«Из Олиных рассказов: У К.С. и Немировича созрела мысль исключить филиал из Художественного театра, помещение взять под один из двух их оперных театров, а часть труппы уволить и изгнать в окраинный театр, причем Вл. Ив. сказал:

– У Симонова монастыря воздух даже лучше… Правда, им нужен автомобильный транспорт… Но старики никак не могут встретиться вместе, чтобы обсудить этот проект. К.С. позвонил Оле:

– Пусть Владимир Иванович позвонит ко мне. Оля – Вл. Ив-чу. Тот:

– Я не хочу говорить с ним по телефону, он меня замучает. Я лучше к нему заеду… Тринадцатого хотя бы. Оля – К.С.'у.

К.С.: – Я не могу принять его тринадцатого, раз что у меня тринадцатое – выходной день. Мне доктор не позволяет даже по телефону говорить.

Вл. Ив. – Оле: Я могу придти шестнадцатого. Оля – К.С.'у. К.С. – Жена моя, Маруся, больна, она должна разгуливать по комнатам, я не могу ее выгнать. Вл. Ив. – Оле: – Я приеду только на пятнадцать минут. К.С. – Оле: – Ну, хорошо, я выгоню Марусю, пусть приезжает. Вл. Ив. – Оле: – Я к нему не поеду, я его не хочу видеть. Я ему письмо напишу. Потом через два часа Вл. Ив. звонит:

– Я письма не буду писать, а то он скажет, что я жулик и ни одному слову верить все равно не будет. Просто позвоните к нему и скажите, что я шестнадцатого занят» 14.