Он молча поворачивает к ближайшей бензоколонке — и, притормозив, выходит. Я сижу одна в полутемном авто и рассматриваю светящуюся панель радио. На меня нападает какое-то веселое безразличие.
На все, что я делаю, у меня есть бесспорное право.
Вскоре он возвращается с тремя упаковками чайных свечей.
Ночь теплая, и мы сидим на террасе. ОН приносит французское шампанское (той же марки, что мы пили на яхте) и два высоких бокала. Я зажигаю свечи и размещаю их по всей длине мраморного парапета. Слегка трепещут язычки пламени. Мы молчим.
Где-то далеко во тьме отбивают полночь.
— Звонит, звонит измены звон, раскачался Альбион, — говорю я.
— Здорово, — улыбается ОН. — А это знаешь?
ОН застенчиво отворачивается и по-французски читает мне какое-то стихотворение Аполлинера:
Потом он читает еще три строфы. Я не понимаю ни слова, но звучит это прекрасно.
До того прекрасно, что я целую его. ОН возвращает мне поцелуй, и мы постепенно раздеваемся.
Утром мы снова отдаемся любви. Потом я жарю ему блины, и мы вместе завтракаем. ОН отвозит меня на работу. На прощание целует меня и обещает до обеда позвонить.
Но не звонит.
Я нервничаю. Беру свой мобильник и иду в туалет. Что делать, ума не приложу. ОТЗОВИСЬ, ПОЖАЛУЙСТА, — пишу я ему во сколько-то минут второго, но телефон продолжает молчать. В половине третьего мобильник наконец звонит. Вмиг я мобилизую всю свою веселость, раскованность и порывистость.
ОЛИВЕР, — сообщает дисплей.
Я чуть колеблюсь, стоит ли вообще принимать разговор, но потом сдаюсь и нажимаю нужную кнопку; подсознательно жду, что Оливер будет кричать на меня, и потому держу трубку подальше от уха.
Но Оливер говорит тихо, я почти не слышу его.
Он просит, чтобы я прислала Ингрид или Губерта за своими вещами.
И тут же отключается.