Роман Флобера

– А вот, барышня, есть ли у вас, к примеру, «Фишер», или «Свиксалулит», или на худой конец, ладно, простенький «Россиньоль»?

– Мальчики, – ответила, как и положено, баском, дамский вариант Кита Ричардса, – есть отличный вариант, «Быстрица», отечественного производителя.

Тут мое терпение лопнуло.

– Слушай, – говорю, – а зачем нам лыжи?! Видел, как настоящие альпинистские барсы и примкнувшие к ним шерпы корячатся в Гималаях? У них нет лыж! Одни палки! А они толк в зимних прогулках знают! Берем палки, и вперед!

Кладовщица ни на секунду не изменилась в лице, только посильней затянулась, когда мы взяли четыре лыжные палки, честно заплатили залог и ушли.

Мы, проваливаясь по колено, неутомимо шли по лыжне, наслаждаясь пьянящим морозным воздухом. В кои годы, в декабре, хоть и совсем на чуть-чуть, зима образумилась и покрыла лес настоящими сугробами. Неосторожная синица-гоголехвостка, клевавшая багряные горсти бузины, гортанно застрекотала и, нарушая снежную идиллию, рванула в глубь леса, когда мы запустили в нее пробкой из-под вермута.

– Дятел, дятел, сколько мне жить осталось? – неожиданно спросил я, когда Гришка стряхивал на нереально белый снег золотящиеся капли вермута из опустевшей бутылки.

Дятел ничего не ответил, но продолжал долбить еще часа три.

– Может, по водочке? – меланхолично вдыхая волшебство зимнего леса, предложил я.

Гришка кивнул. После «Кубанской» солнце стало оранжевым, лес стал синеть в просеках, иногда переходя в мутно-фиолетовый оттенок. В кустах слева что-то захрустело.

– Чую, чую, – романтично заметил Гришка, – сохатый ломится, сейчас их пора…

Из кустов вылезли три милиционера. Им представилась идиллическая картина. В лучах заходящего солнца два придурка, запрокинув одухотворенные лица к небу, брели сквозь бурелом и валежник с лыжными палками, при полном отсутствии самих лыж.

– А где же ваши лыжи? – спросил оторопевший младшой.

Тут Гришку как прорвало.

– Лыжи, лыжи, – заорал он, – разве есть такие законы, чтобы обязательно на лыжах ходить?! Может, вы еще спросите, почему у нас одни палки?! Совсем распоясались!

Ошарашенный сержант шепотом выругался в рацию, сплюнул и махнул рукой. Вскоре троица с треском и шорохом растаяла в синем воздухе.

Сколько мы шли и куда, было совершенно непонятно. Но делали мы это стойко и целеустремленно. Я бормотал невпопад о своей первой серьезной любви к девушке Лене, жившей в общаге Ленинского педа, которая в 1979 году располагалась здесь рядом, сзади Сокольников. Ленка-немка. Из ГДР. Которую, ласково и интимно, я называл немецко-фашистской гадиной. И как все было с ней замечательно. А потом опять облом… Казалось, мое бормотание застревало в морозных чащах, и, на секунду замолчав, я с удивлением услышал собственные слова, повисшие в воздухе над заиндевевшими и потому вставшими раком кустами бузины и рябины. Холод наступал собачий, свинячий. Становилось темно и страшно. Добивая остатки водки из ствола, мы краем сознания наблюдали вдалеке какие-то огоньки, коробки домов и мельтешение людей. Наконец мы уперлись в красивое здание с колоннами.

– Да это же и есть чертоги гадской Снежной королевы! Точно! – одновременно сообразили мы. – Сейчас мы ей покажем кузькину мать!

И с раскатистым «Ура-а-а!» ворвались в ворота. Стая ее прислужников-гоблинов в отвратительных серых ливреях сразу набросилась на нас. Одни омерзительно свистели, другие истошно орали, третьи норовили отнять самое ценное, что у нас было, – лыжные палки. Отбиваясь локтями и плевками, мы стремились вовнутрь, в самое чрево, в подземелье замка злой волшебницы. Наконец, прорвав кордоны, скатились вниз по лестнице и впрыгнули в какие-то двери. Они захлопнулись.

Утром я нашел себя на полу в собственной квартире. Трезвонил телефон. У меня ну никак не получалось поднять трубку. Непонятно почему. После десятиминутной борьбы с самосознанием я сообразил, что мои руки намертво сжимают лыжную палку. О судьбе второй я даже боялся подумать. Глотнул воды, лег спать на диван. Лыжная палка, как символ несгибаемой веры в лучшее завтра, заняла почетное место в сортире.

Четырнадцатая глава

Я тупо полз по Тверскому бульвару от Никитских ворот в сторону Пушкинской площади. Под самый Новый год резко потеплело. Москвичи уже давно привыкли, что последние лет двадцать зима в столице тухлая и рыхлая. Редкие морозы только подтверждают этот новый закон природы. Лужи и наледь на аллеях перемешивались с матом, издаваемым рухнувшими прохожими. Вроде день, а уже темно. Разница во времени – коварная штука. Мамаши волокли из детских садов замотанных малышей, иногда их скольжение по снежной корке переходило в заводи луж, и тогда детские ботинки под влиянием родительской скорости создавали буруны в водяной каше. Нависающие по бокам серые от тумана и автомобильных выхлопов дома радости не добавляли. Просвет в конце тоннеля-бульвара заслоняла здоровенная ель.