Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Я пошел к Сорокину. Лешка направился было к выходу, но потом передумал, махнул рукой, затопал следом.

Командир разговаривал с кем-то по телефону. Увидев меня, показал глазами на стул. Рядом плюхнулся Лешка. Сорокин покосился на него.

— В понедельник утром полетите с Добрецовым в Холодные Ключи, — сказал он, прикрыв ладонью трубку.

Чего — чего, а вот этого я не ожидал. Только что приехал, еще не устроился как следует, и вот тебе на — опять командировка! Мне не хотелось именно теперь оставлять ребятишек одних. А тут еще с комнатой неясно. Просить я не любил, для меня это было как нож острый.

— Может, пока здесь полетаем?

— Ты в своем уме? — торопливо зашептал Лешка. — И так почти месяц зря пропал. — Он расстроился, губы обидчиво оттопырились.

— Хоть бы ты помолчал, — тихо ответил я.

Сорокин положил трубку, молча посмотрел на меня. Был он широкий, мощный. Черные густые брови, маленькие медвежьи глазки делали лицо угрюмым и неприветливым.

— Тебе, Степан, сейчас как можно быстрее за штурвал — беда скорее забудется. Как говорится, не ты первый, не ты последний, — неожиданно мягко сказал он.

— Держи нос по горизонту, — поддакнул Добрецов и хлопнул меня по плечу. Почувствовал, стервец, попутный ветер.

— Я-то держу, да ребятишки со мной. Брат и сестра.

— Как с тобой, где они? — быстро спросил Сорокин и даже привстал, заглянул за дверь.

— Они у хозяйки. Я хотел квартиру подыскать, но не могу пока.

Сорокин на некоторое время замолчал, хмурясь, барабанил пальцами по столу:

— А что хозяйка, гонит?

— Нет. Но стесняю я ее. К ней племянница приехала, а тут еще управдом грозится нас выселить.

Командир выдвинул ящик стола, достал синюю папку, развязал тесемки. Молча вынул листок бумаги, пробежал глазами сверху вниз.

— Тебя здесь нет! — удивленно проговорил он. — Ты что, не писал заявление на квартиру?

— Нет.

Оформляясь на работу, многие, в основном женатые летчики, первым делом написали заявление на квартиру, а мне это казалось лишним, мысли были заняты другим, хотелось поскорей сесть за штурвал.

— Давай, пиши. — Он протянул мне чистый лист бумаги. — Тут у нас очередь на квартиры — тридцать шесть человек. Осенью дом сдавать будут. Что-нибудь выкроим, а пока поживешь у этой женщины. Она работает?

— Нет, на пенсии.

— Так ты договорись, чтоб за ребятишками присматривала, заплати ей за это. — Сорокин достал из кармана ручку, что-то написал на листе.

— Не родись красивой, а родись с квартирой, — пошутил Лешка. — Я вот уже шесть лет летаю, и ничего нет.

— Вот ему дам, а тебе нет, — отрезал Сорокин. — Ты у нас точно кукушка, откладываешь яйца в чужие гнезда.

Лешка промычал что-то нечленораздельное, но дальше мычания дело не пошло — Сорокина он боялся.

Сорокин поднял голову, посмотрел на меня.

— Нет у нас другой работы. Авиация спецприменения! На базе много не налетаешь. Тебе часы нужны, осенью введем командиром. Послал бы в Ключи других, да некого. Почти все отлетали санитарную норму. Я сам сегодня лечу в рейс.

— А как же с ребятишками?

— Ну обложись ими и сиди, — не вытерпел, встрял в разговор Добрецов. — У всех дети, но никто не бросает работу. Устрой в интернат, а летом возьмешь с собой в Ключи, пусть в водохранилище купаются, загорают.

— Вот когда у тебя будут дети, ты их и купай в холодной воде, — сказал я.

Сорокин достал из кармана потертый конверт. Неловко повертел в руках, протянул мне.

— Здесь летчики деньги собрали и местком выделил, возьми.

— Как-нибудь проживу, — буркнул я, вставая.

— А ну садись, — приказал он. — Ты что, миллионер? Пока еще ходишь во всем государственном. Не для тебя, для ребятишек. Я сам без родителей и знаю, нужны они тебе или нет.

Тут он был кругом прав. Полгода прошло, как я закончил училище, сразу же после прибытия в подразделение нас, по давней традиции, отправили в колхоз, где мы пробыли до глубокой осени. Когда стал летать, деньги посылал матери.

— Квартира благоустроенная? — спросил командир, думая о чем-то своем.

— Нет, дома старой постройки. Есть, правда, телефон.

— Не о телефоне. Чем топите?

— Дровами. — Я недоуменно пожал плечами.

— Углем лучше. Дрова прогорят быстро, и снова холодно, — убежденно сказал Сорокин. — По собственному опыту знаю. Я в детдоме когда-то за истопника был. Уголь со станции таскали. Бывало, подбросишь, печка раскалится, мы на плиту картошку пластинками. Вкусно!

Лицо Сорокина сделалось грустным и добрым — это было так же непривычно, как если бы вдруг улыбнулась каменная глыба.

— Вы были в детдоме? — рассеянно спросил я.

— Было дело…

Он помедлил немного, затем достал фотографию, протянул мне. С фотографии смотрела пожилая женщина в сером платке. Обыкновенное лицо, таких я видел тысячи.

— Мать? — вежливо поинтересовался я.