Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

…Домой Володя с мамой пришли уже в полной темноте.

Когда Володя нетерпеливо втискивал в замочную скважину ключ, где-то невдалеке послышался взрыв очень большой силы. Даже дом задрожал. Видно, бомба замедленного действия рванула…

Так оно и было. От подрывников не осталось и следа.

— Володя, а это что за сумка? За буфетом обнаружила.

— Я и забыл, это — документы того фашистского офицера, что убил Любу.

Володя взял из маминых рук тяжелую, из черной кожи сумку. Зачем он взял ее тогда? Думал, какие — нибудь важные документы…

— Все в печку, — сказала мама.

Письма корчились в огне, вспыхивали, сгорали.

Поздно вечером тонко и одиноко провыла сирена на фабрике, и где-то в отдалении застучали зенитки. Все ближе стрельба, все ближе. Желтым огнем полыхнуло по улице, и на потолке заметались золотистые блики: опять кто-то пустил ракету. «На фабрику самолеты наводит ракетчик», — подумал Володя. На лестнице хлопнула входная дверь, и послышался топот. Володя сунул ноги в валенки и, надевая на ходу пальто, побежал к двери. Распахнул, выскочил на лестничную площадку. Мимо него черным вихрем тяжело промчался Саша-зенитчик. На бегу обернулся, в сером сумраке лестницы смутно мелькнуло его лицо, крикнул:

— С нашего дома, гад, смолит!

— Из слухового окна! — крикнул Володя.

Саша сильным пинком распахнул дверь на чердак и, сунув в нее ствол винтовки, выстрелил. «А-а-хх» — прокатился гул по лестнице.

В то же мгновение с чердака прогремели несколько ответных выстрелов и Саша отпрянул от двери. Побежал вниз.

— Что же ты? — Володя схватил зенитчика за рукав шинели. — Застрели ракетчика! Ведь он…

— Да отстань ты, — сказал Саша. — Самолеты к фабрике идут. Отбиваться надо.

— Сбейте хоть одного! Сбейте хоть одного!

Раскатисто ударила зенитка. Вторая, третья… Вдруг раздался все нарастающий вой, а потом взрыв такой оглушающей силы, что Володе показалось, будто его голова лопнула и разлетелась на части. Дом всколыхнулся. Со звоном вылетели стекла лестничных окон, и на лестницу ворвался столб едкого дыма и пыли. Володя упал; тугой волной, упруго хлынувшей на лестницу, его притиснуло к стене.

Наверно, на какое-то время он потерял сознание, потому что когда снова открыл глаза, то увидел рядом маму. Она стояла возле него на коленях и тормошила его. Хватаясь за стену, он медленно поднялся. На лестнице было странно светло. Мама тянула его в квартиру, а Володя, вырвав свою руку, стал спускаться по лестнице. Подошел к окну. Выглянул — флигеля «А» не было. Вместо второй половины дома громоздилась гигантская груда кирпичей и изогнутых железных балок. Ледяной, остро пахнущий взрывчаткой и штукатуркой ветер дул в окно: было очень холодно, но он высунулся и поглядел влево, на батарею. Там все было перемешано: земля, снег, снарядные ящики, орудия. Согнутая, будто сломившаяся пополам фигура на красноватом от кирпичной пыли снегу. Рядом — еще один зенитчик. Лежит, раскинув руки, глядит в небо. Разводя перед собой руками, будто плывет брассом, брел от разгромленной батареи человек. Упал.

— Мама, все убиты! — крикнул Володя с отчаянием.

— Я сейчас!.. Возьму только сумку с медикаментами!

«Щуплого» и пятерых зенитчиков убило наповал. У Саши осколками была перебита правая рука. И еще — рана в боку. Тут же, на кирпичах, рассыпанных по всему двору, мама перевязала его, а потом они — мама с одной стороны, Володя с другой — повели его в госпиталь…

…В приемном покое госпиталя было столпотворение: стоны, крики, шарканье многих ног. Измученные санитары все несли и несли носилки с ранеными: одна из бомб упала и на фабрику «Красное знамя». Это туда наводил вражеские самолеты диверсант.

Мама осталась помогать перевязывать раненых, а Володя побрел домой. В развалинах флигеля рылись, разгребали кирпичи, выворачивали балки несколько молчаливых мужчин в брезентовых куртках поверх ватников. И Комаров был тут же. Оттаскивал в сторону расщепленные доски. Комаров сказал:

— Ей, сосед. Вот брезентовые куртки спрашивают: был музыкант в своей квартире во время взрыва или нет? Я говорю: нет.

— Был. Помню, шел домой…

— Показалось, может? — сказал Комаров. — А я его уж несколько дней не видел. Загнулся наш музыкант давным-давно. Так что можете топать в казарму, ребята.

— Музыкант не умер. Он не может умереть! — с убеждением сказал Володя. — Ведь он отбой трубит.

— Ха, какой там отбой, — проворчал Комаров, бросая еще одну доску. — Всем скоро будет полный отбой.

— Вроде бы какой-то шорох, — сказал один из спасателей и ухватился за толстую балку. — Ну-ка, потянули.

Все впятером вывернули и оттащили в сторону балку. Темное отверстие в груде битого кирпича… Из отверстия вдруг показалась рука… потом красная от кирпичной пыли шапка. Володя потянул за руки и увидел возле своего лица заросшие щетиной щеки Гринькова. Он выполз из обломков, медленно распрямился. Пальто на его груди топорщилось: из-за отворота высовывался футляр трубы.

— Повезло тебе, отец, — сказал один из спасателей, — Жив?