С тех пор Екатерина начала интересоваться этой семьей, ставшей впоследствии названным семейством ее «souffre-douleur». Мы еще вернемся к этому в другом месте, когда будем говорить об отношениях Екатерины к лицам, состоявшим с ней в переписке.
Екатерина была, как мы уже не раз указывали на то, самой нежной и любящей бабушкой. С 1780 до 1784 года она положительно несла обязанности учительницы своих внуков и часто, руководствуясь, вероятно, чувством глубокой любви к ним, — нападала на очень верные взгляды и приемы воспитания. Когда Гримм высказал ей как-то свои сомнения относительно того, чему следует и чему не следует учить детей, она ответила ему на это: «Что касается великого князя Александра, то его надо предоставлять самому себе. Почему вы хотите, чтобы он думал и знал совершенно так же, как думали и знали до него другие? Учить не трудно, но нужно, по-моему, чтобы способности ребенка были достаточно развиты прежде, чем забивать ему голову старой чепухой, и из этой чепухи надо знать, что выбирать для него: Боже мой! (это написано по-немецки) чего природа не сделает, того никакое учение не сумеет сделать, но зато учение часто душит природный ум». Два года спустя Екатерина опять возвратилась к этой мысли, но, к сожалению, доводя ее по своему обыкновению до крайности. «В голове этого мальчика (будущего императора Александра I), — написала она, — зарождаются удивительно глубокие мысли, и притом он очень весел; поэтому я стараюсь ни к чему не принуждать его: он делает, что хочет, и ему не дают причинять вред себе и другим».
В Инструкции, о которой мы говорили выше и которую Екатерина раздавала всем приходившим к ней, — у нее на письменном столе всегда лежало несколько ее экземпляров, — тоже встречаются прекрасные мысли. Следить за воображением ребенка и поощрять его во время его игр, чтобы открыть его истинные склонности; не давать детям лениться ни духом, ни телом; возбуждать в них любовь к ближнему и чувство жалости; избегать насмехаться над ними; внушать им, напротив, доверие к себе; не заставлять их бояться старших, чтобы не сделать из них трусов, — все это прекрасно и указывает на очень тонкое и верное психологическое чутье.
Но в 1784 г. катастрофа в личной жизни Екатерины остановила ее нежные и умные попечения о маленьких великих князьях, в которых лежала для нее вся будущность России. Павел ею не принимался в расчет, а если и принимался, то только как помеха или опасность. Эта катастрофа была — увы! опять — смерть Ланского. Бабушка и воспитательница исчезли. Осталась только женщина — пятидесятилетняя женщина, оплакивающая смерть своего молодого любовника! Правда, она вскоре утешилась, и к ней вернулась былая веселость. Но преемник Ланского, красивый, подвижный Мамонов, внес именно слишком много веселья, рассеяния и безумных, непрерывных празднеств в жизнь Екатерины, чтобы у нее осталось время еще и для педагогики. Бабушку заменил поэтому наставник. Это был, к счастью, Лагарп.
К этому времени Екатерина заметно охладела и к делу народного просвещения. Князь Долгоруков утверждает в своих Записках, что видел у внука графа Петра Салтыкова, московского генерал-губернатора, письмо Екатерины к этому последнему, где по поводу присланного ей проекта начальных школ она писала: «Незачем учить простой народ; когда он узнает столько, сколько мы с вами знаем, генерал, то не захочет нас слушаться, как слушается сейчас». Подлинность этого письма кажется нам очень сомнительной. Петр Салтыков скончался в 1773 году, когда воззрение Екатерины не отвечали этой теории официального обскурантизма, выраженной притом так цинически. Но мы не посмеем утверждать, чтобы Екатерина не высказывала подобных мыслей в последние годы своего великого царствования, мыслей, глубоко противоречивших его славе, но звучавших в тон с ожесточенной борьбой, которую она объявила против революции.
Книга четвертая
«Екатерина в частной жизни»
Глава первая
Екатерина у себя дома