Роман Ким

Первым на это странное исчезновение героя из его же собственной истории обратил внимание в своей статье Кимура Хироси. Однако он не смог найти объяснения «пропаже». В биографии самого Кима тоже есть временная лакуна — 1913–1917 годы. В его «анкете работника НКВД» Ким «до 1917 г. учился в Токио»^[81], и эта запись кочует из документа в документ. В автобиографии — примерно то же самое: «По окончании шестилетнего курса поступил в колледж университета Кэйо. Когда я кончил колледж, отец решил дать мне наряду с японским (классическим) и русское образование. Вернувшись во Владивосток, держал экзамены экстерном»^[82]. Звучит вполне убедительно. То, что, будучи агентом НКВД, он не стал писать об усыновлении агентом японского тайного общества, вполне естественно. Ким вообще сообщил на допросе, что «удостоверился» в разведывательной работе Ватанабэ, только став чекистом^[83]. «Удостоверился» — важное слово. Значит, подозревал и раньше, но не имел фактов. Впрочем, сейчас это не так важно. Главное — Ким вернулся, решил получить русское образование.

На допросах в конце 1930-х Роман Николаевич дал развернутое пояснение тем событиям: летом 1916 года, опять же — завершив обучение в колледже, он собирался поступать на историко-филологический факультет Токийского императорского университета. «Летом 1916 г. в Токио приехали из Владивостока для прохождения практики студенты Восточного института Тим М. С., Лефановский Георгий, Астафуров Михаил. За время пребывания их в Токио я жил с ними в гостинице “Хонго-кан” и в беседе со мной они советовали ехать во Владивосток и поступать в Восточный институт. В конце 1911 г. я из Токио выехал в г. Владивосток к своим родителям»^[84].

Не говоря уж о том, что Н. Т. Мин — мать Романа умерла в 1907 или 1908 году, весь рассказ выглядит немного странно. Если Ким действительно в это время учился в Фуцубу, то каждое лето он должен был проводить на каникулах дома — во Владивостоке. Что ему было делать в Токио, особенно если отец платил только за месяцы учебы, а не за отдых в Японии? Но если он жил в Токио, то уж точно не в гостинице — это дорого. Тем не менее он пишет, что остановился с практикантами из России в «Хонго-кан» — судя по названию, в гостинице неподалеку от Токийского университета, расположенного в районе Хонго. Приехал с ними? Но тогда этот рассказ вообще теряет всякую логику. Приехав из Владивостока, он должен был знать о многом, что происходит на его родине, и практиканты из Восточного института никак не могли ему открыть глаза на светлое будущее российского профессора японоведения. Может быть, он не находился в Японии постоянно, но не планировал окончательно порвать с этой страной, приезжая туда время от времени, и однажды действительно случайно оказался в одной гостинице с этими студентами, предложившими ему резко изменить судьбу?

Во вторую часть этой версии поверить проще, чем в первую. За десять лет жизни в Японии Роман имел право разочароваться в этой стране. Эпоха тому способствовала: рост милитаристских настроений, разгул воинственного национализма, самой частой жертвой которого становилось корейское меньшинство, постоянная борьба за свою честь, падение уровня жизни, чрезвычайно жесткая дисциплина везде — от учебы до дома. Не случайно вторая жена Романа Мариам Цын, вспоминая много лет спустя о своем бывшем муже, говорила, что он вернулся на родину под впечатлением корейских погромов в Токио, хотя и относила возвращение к более поздним временам^[85]. Трезвый взгляд на японские реалии мог привести Кима к мысли о возможности жизни на родине, где его знания страны пребывания и язык, ставший родным, вполне могли бы быть востребованными. Университетское образование, карьера ученого-японоведа — всё это выглядело не менее привлекательно, чем планы на жизнь в Японии.