Роман межгорья

Шофер притормозил машину, но не останавливался до тех пор, пока не получил приказания от Мухтарова. Вокруг темно, далеко ли до беды?

К машине подошел Семен Лодыженко.

— Саид-Али? — спросил он, заглядывая в открытое окошко.

Мухтаров пулей выскочил из машины. Не здороваясь, он схватил Лодыженко за плечи и спросил:

— Что случилось? Почему Мациевского нет на туннельном участке?

Окончательно сбитый с толку Лодыженко не знал, что ему отвечать.

— У меня голова, черт возьми, закружилась, как на карусели. Погоди минутку, Саид-Али.

— А ты садись в машину. Платон, обратно в контору!

Они подъехали к конторе уже с выключенными фарами: утро в Голодной степи наступает внезапно.

По дороге оба молчали. Мухтаров ждал, пока Лодыженко оправится от головокружения. А тот, болезненно напрягая мозг, старался понять, что же в самом деле произошло?

Они зашли в помещение.

— Ну, давай рассказывай, Семен, где же Мациевский?

— Со вчерашнего дня — на Кампыр-раватской плотине. Преображенский от твоего имени приказал им немедленно перебазироваться туда с туннеля. Я не успел приостановить переброску. В туннеле нам удалось оставить только Коржикова с рабочими. Вот копия приказа Преображенского.

Мухтаров наклонился к окну, за которым уже светилось утро, и долго вчитывался в приказ. Потом, оторвавшись от клочка бумаги, он судорожно сжал его в кулаке и стал расхаживать по просторному кабинету Преображенского.

— Папаша, — крикнул он, выглянув за дверь, — инженер Преображенский поздно приходит на работу?

— Когда как, товарищ начальник. Иногда вместе с солнцем, а бывает, что и попозже.

— Так. Бывает, что и вместе с солнцем?

— Бывает. Сегодня они должны бы раньше прибыть — ведь узнают в конторе, что вы на строительстве. Да и Вася, определенно, скажет ему об этом.

— Откуда Вася может знать, что я приеду ночью? — спросил Саид-Али.

— Ага! Да это такой Вася! Как раз он знает. Вася обо всем знает, что творится на строительстве, он же секретарь…

— A-а, ну конечно…

— Я как раз ехал к тебе в Намаджан по поводу этого приказа, — сказал Лодыженко. — Что-то у нас дела идут не так, как нужно.

— Что именно?

— Начальника строительства можно лишь где-нибудь случайно встретить вот здесь, или… или в Чадаке хоть с помощью борзых ищи…

— Ну-ну, давай, давай, я слушаю.

— Саид-Али, нечего обижаться. Строительство стало уже таким огромным, и работа на нем ведется такими темпами, что всякие там… личные дела начальника строительства или секретаря партийной организации вредят работе!

Мухтаров прикрыл дверь и подошел к окну. Рождалось свежее, тихое утро. Лишь где-то вдали скрипели несмазанные колеса арб да разбуженный скрипом ишак оглашал поселок своим воющим мычанием.

— А разве секретарь партийной организации тоже увлекся личными делами? — спросил он Лодыженко.

— Говорю тебе — нечего обижаться. С тобой разговаривает не только секретарь партийной организации, но и друг. В самом деле, кому понадобилось устроить ненужную переброску тысячи рабочих, вагонеток узкоколейки, инструмента? А начальника даже по телефону нигде не найдешь…

— …даже «с помощью борзых», — добавил Саид. — Это правда. Даже всезнайка, как сказал сторож, Вася и тот не нашел. В котором часу ты звонил ко мне? В конторе я был до пяти часов вечера. А потом выехал… Разумеется, не в Чадак. Гафур Ходжаев вызывал к себе секретаря парторганизации строительства. Но его в это время ни по телефону нельзя было разыскать на строительстве, ни… как там у нас это называется?

— Ни с помощью борзых… — примирительно добавил Лодыженко.

— Именно так. И мне самому пришлось срочно выехать в обком партии…

— Партийное руководство у нас на строительстве не имеет постоянного места. Оно — как зять у плохой тещи.

— А начальник строительства, кажется, предлагал партийному руководству кабинет и телефон? — спросил Мухтаров. — Но… видишь ли, секретарь — великий пуританин, боится «обюрократиться» и, вместо того чтобы послушаться совета окончательно увязшего в личных делах начальника строительства, предпочитает ютиться на задворках у плохой тещи.

За это короткое время они, напряженные и изнервничавшиеся, столько наговорили друг другу, что теперь должны были умолкнуть. Мухтаров отошел от окна, снова стал шагать по кабинету. А Лодыженко стоял неподвижно, и его душу терзало раскаяние.

— В Чадаке, товарищ Лодыженко, я не был уже более трех месяцев после происшествия с моей сестрой. Неужели не имел права заехать тогда в Чадак по такому поводу? Наконец, у нас в партии принято всякие принципиальные вопросы, касающиеся поведения коммунистов, обсуждать на партийном собрании. Как член партии, я готов ответить на вопрос: почему я, коммунист, разрешил себе позаботиться о судьбе своей сестры и возвратить ее из обители к матери?

— Саид-Али! Ты меня должен понять, что, упрекая тебя, не это я имел в виду…

— Ты, Семен, сказал то, о чем думал. А думал… по-моему, уж слишком прямолинейно и, если хочешь, бессердечно.